Евгений Воеводин - Понедельник — пятница

Она уставала, конечно. Домой возвращалась поздно. Ехать было далеко: она жила на станции Фарфоровский Пост, в одном из тех неказистых, некрашеных кирпичных домов, которые были построены для железнодорожников еще до войны. Когда-то в двух комнатах жила вся семья Калининых, теперь она осталась одна. Сестренка выскочила замуж за своего однокурсника-якута и укатила с ним. Мимо окон ее комнаты (во второй поселилась другая семья) все время ходили поезда — местные электрички, экспрессы, товарные составы… Она уже привыкла к их грохоту.

За стеной плачет соседкина дочка — ее будят поезда. Славная девчушка эта Ирка, и тоже рыжая, с настоящим костром на голове. Может, поэтому они так и подружились? В выходные дни она забирает Ирку, и они идут гулять на «Байкал» — озеро неподалеку от дома, — там можно полежать на берегу, позагорать и поглядеть, как ребятишки и пенсионеры таскают карасиков.

Но по ночам к сердцу подступала тоска, и Галя металась, не могла уснуть, вставала у окна, кутаясь в старый, еще мамин, штопаный-перештопанный платок, и глядела на пустую платформу. Набегали и проносились поезда, мелькали освещенные окна, люди ехали, ехали, ехали: Ленинград — Москва, Ленинград — Вологда, Ленинград — Мурманск, Ленинград — Владивосток… В командировку, на свадьбу, на похороны, в рейс, в дом отдыха, в экспедицию, к любимой, на стройку — точно так же, как уезжала ока в предчувствии счастья.

Счастье? Где его искать? И надо ли искать? Может, оно — случайность, вроде лотереи, и придет само? Но ведь и в лотерее можно выиграть рубль вместо «Волги» или холодильника. И все равно в такие часы, когда она оставалась одна в своей комнате, ей хотелось думать о счастье. Она ругала себя: дура ты, дура несусветная! Был знакомый моряк с «Советского шахтера», сколько раз приглашал то в театр, то в ресторан — не пошла. Понятно, что тот рассердился и исчез. Был диспетчер — тоже пытался встречаться, даже у ворот ждал после работы — отшила. В Доме культуры моряков художественный руководитель ансамбля — то же самое. Даже один журналист провожал как-то до дома и набивался на чашку кофе. Она усмехнулась и сказала, что у нее нет кофе.

Может, и впрямь дура? Нет, хватит. Это уже было там, на Абакан — Тайшете. Три года «просто так» с верой, что все появится — и дом, и семья. А оказалось — «просто так».

У нее была тетрадочка, куда она записывала понравившиеся изречения, которые встречала в книгах. Как-то она перечитала свою тетрадочку и забросила подальше, с глаз долой: все цитаты оказались как на подбор. «Супружество состоит не только из удовольствий… оно предполагает общие склонности…» (Бальзак). «Только муж и жена вместе образуют действительно человека» (Фейербах). «И в самых радостных краях не знаю ничего красивей, достойней матери счастливой с ребенком малым на руках» (Шевченко). И так далее, и все в таком же духе.

Но начинался день, и ночные мысли исчезали, будто не было их вовсе. У нее оказывалось слишком много дел. Опять пришел «Краматорск», и Галя бегала к главному диспетчеру (не к тому и. о., а к настоящему), упросила его поставить судно к шестому причалу — а потом бригады показали класс! За пятьдесят шесть часов обработали судно! И снова срыв…

Ей было нелегко разобраться в том, что произошло с «Онегой». Пришла к диспетчеру района, тот поглядел на нее через очки с толстыми стеклами и недовольно спросил:

— Тебе что, Калинина?

— Почему задержалась «Онега», Дмитрий Иванович?

— Слушай, тебе-то что? — вскинулся он. — Это не забота портового комитета.

— Вот как? — спокойно удивилась она. — А как же насчет школы хозяйничанья, школы коммунизма?

Дмитрий Иванович скис (не поспоришь!) и махнул рукой: вот тебе все бумаги, разбирайся.

«Онега» опоздала с выходом на десять часов. Галя перебирала бумаги, аккуратно подколотые одна к другой. Выгрузка прошла нормально. А вот первая телефонограмма от главного диспетчера: «…Вечером не была предоставлена смена рабочих, диспетчер района сослался на выгрузку вагонов… Ночью только одна бригада грузила в один трюм и догружала во второй 160 и 85 м 3фанеры. Товар весь по одному коносаменту был на ходу. Следовательно, если бы проводились работы на два трюма, потребовалось всего четыре часа».

Она листала дальше. Объяснительная записка Дмитрия Ивановича: «…Сутки лил дождь и задерживал склад, который не обеспечил хорошего выхода фанеры».

— Какой дождь? — спросила Галя. — Какие сутки?

— Там написано, — строго сказал Дмитрий Иванович. — Не помнишь?

Ну, действительно, был дождь, вспомнила Галя. Не сутки же! Час, от силы полтора. Это она точно помнила. Ее бригада работала мешковый груз, пришлось прервать разгрузку. Полтора часа. Откуда же в объяснительной записке появились эти сутки? Да если будет проверка, достаточно взять метеосводку за позавчерашний день, и тогда Дмитрию Ивановичу придется краснеть, как школьнику, за свое вранье.

А вот и результат: еще одна телефонограмма из Экспортлеса: «Теплоход опаздывает, и это приведет к простою аккредитива и претензиям инополучателей… Считаем вас ответственными за нарушение расписания».

— Дмитрий Иванович, — тихо сказала Галя, — неужели со всем этим, — она бросила бумаги на стол, — нельзя было разобраться раньше? Ведь вы сняли бригаду на вагоны, хотя знали, что через какие-нибудь полчаса фанера пойдет… Заупрямились. Я же ходила на склад, узнавала.

— А вагоны — это что тебе, игрушечки? За простой вагонов меня тоже дерут будь здоров!

— Вот дождь придумали…

— Напишешь в газетку? — усмехнулся Дмитрий Иванович. — Валяй. Нынче критика снизу в моде.

Ей стало жаль его, точно так же, как тогда, на «Краматорске», было жаль второго помощника. Затюканный человек. Ну, положим, здесь он сам виноват. По-глупому распорядился. А расплачиваться за опоздание «Онеги» придется не порту, а пароходству. Порт отделается таким мелким штрафом, что и говорить-то смешно.

У Гали было странное ощущение: будто перед ней больной человек, уже настолько привычный к своей болезни, что даже не хочет говорить о ней. Ну хорошо, в следующий раз он не снимет рабочих — какая разница? Найдется еще десять, двадцать, тридцать других неполадок, — всего не предусмотришь! — и суда будут простаивать снова. Так было всегда.

Так было всегда, хотя появилось много техники, и молодежь не знает, не слышала даже, что такое «петровский метод». Это выражение осталось разве что только для розыгрыша новичков. «Петровский метод» — работа вручную, как при Петре I.

— Нет, — вздохнула Галя. — В газету писать не буду. Самим надо разобраться. Одной мне, конечно, не справиться…

— Брось ты, Калинина, — тихо сказал Дмитрий Иванович и потыкал в потолок пальцем. — Там поумней нас с тобой люди сидят, да и то… Это тебе не завод. На заводе поставили новую машину — вот тебе и производительность. Или какой-нибудь винтик-шпынтик изобрели… А у нас уже все изобретено.