Геннадий Солодников - Повести

— И они заплатили? — простодушно удивился Лешка.

— А почему бы нет? — недоуменно пожал плечами Владька. — Вопрос в другом: стоило ли брать — ведь дядькины знакомые. Но не я ж придумал: бьют — беги, дают — бери…

На лице Лешки появилось сосредоточенное выражение. Глядя на него, Наташа почувствовала, что он сейчас обдумывает сказанное Владькой и мучительно решает для себя: прав тот или не прав. И тут же с непонятной уверенностью почему-то подумала: сам бы Лешка не взял ни рубля.

Тогда Наташа сразу же отвлеклась и не следила больше за состоянием Лешки, но теперь с поразительной отчетливостью вспомнила, каким молчаливым сидел он в скверике возле павильона. Сейчас-то она с достаточной точностью могла предположить, что могло в те минуты занимать его мысли. Все-таки недаром прошли эти годы, кое в чем довелось узнать и самого Лешку, и по рассказам жизнь его семьи. Без сомнения, он не мог не подумать тогда о матери, о заботах, вечно гнетущих ее, и, конечно же, — о сестренке и брате. Это мороженое, что он бережно слизывал языком, экономно откусывая вафельные корочки, наверняка даже во сне не снилось им, а младший вообще не знал его вкуса и, может, даже не подозревал, что на свете существует такое чудо — мороженое.

Вероятно, из-за этих своих дум и заспешил Лешка в тот вечер домой, хотя Владька предлагал на минутку заскочить к нему, а потом напоследок еще прошвырнуться по городскому саду.

В последующие встречи Лешка тоже не очень-то разглагольствовал о своем житье-бытье. Лишь по задумчивой сосредоточенности, часто находившей на него, Наташа догадывалась, что он постоянно соотносит увиденное вокруг с жизнью их семьи, со своим собственным опытом. Эти подспудные переживания, сокровенные движения его души оставались по-настоящему неизвестными Наташе, и это как раз все больше и больше заинтересовывало ее. Просматривалось в Лешке что-то свое, особенное, заметно отличавшее его от других Наташиных знакомых. Какая-то стойкая сердцевина временами ощутимо проглядывала в нем, не по возрасту серьезном и задумчивом.

Благословенное парусное лето… Потом они стали встречаться все реже и реже, и Наташа как-то незаметно для самой себя отошла от Лешки. Нынешняя весенняя встреча да и вчерашняя, последняя, расшевелили что-то в ее душе. Сегодня старое нахлынуло вдруг и уж не отпускало больше. Она с горечью вынуждена была признаться себе в постыдной невнимательности к своему старому и верному товарищу. Вечно занята все собой да собой, своими мелкими переживаниями и пустячными хлопотами… Как неловко за вчерашнее: кинулась на танцульки, толком не поговорив с Лешей, не попытавшись разобраться в его состоянии. Ведь так она может совсем оттолкнуть его. Оттолкнуть навсегда…

Первую свою вахту на новом месте Лешка отстоял, можно сказать, играючи. Все якоря были завезены с помощью буксировщика, уложены добротно, держали прочно. Грунт на перекате оказался легким… Везучая, одним словом, вахта, даже ни одного плота не досталось на Лешкину долю. Пришлось, правда, пропустить пассажирский пароход. Да и он проследовал, точно по заказу, в такой момент, когда земснаряд шел в сторону от судового хода. Лешке оставалось, не прекращая движения черпаков, лишь потравить нерабочий трос, дать ему вольную слабину.

И все же в самом конце вахты подловился Лешка на этой необыкновенной легкости, попался, как мальчишка, забыв, что все гладко да ровно идет лишь до поры до времени. Когда сверху показался буксир с караваном барж и затребовал прохода, Лешка дал ему отмашку честь по чести. Но, прикинув расстояние, движения не прекратил. Думал, что успеет сделать еще один рабочий ход и уйдет с фарватера. Увлекся, короче говоря, и оконфузился донельзя. На полпути понял: не хватит ему времени. А караван ведь не затормозишь: чуть сбавь буксировщик ход, на него тут же навалит течением баржи… Пришлось, попусту теряя время, спешно убегать обратно вхолостую.

Кто бы видел его в этот момент! Слинял с лица шустрый Леша, побелел, как флажок-отмашка. Потом к щекам прилила кровь, заполыхали они от стыда и досады. «Так тебе и надо! — ругал он себя. — Не зарывайся…»

Сменялся он с немалым запасом сил, лишь чуть подступала дрема. Лешка включил сигнальные огни. Вскоре и на речных струях запокачивались светляки бакенов, вдали над обрывистым берегом тускло замаячили фонари на брандвахте. Освещенные керосиновыми лампами редкие окна виднелись, правда, совсем смутно, больше угадывались. Но были они по-домашнему привлекательными, манили к себе, предвещая сухое тепло каюты и безмятежный отдых.

Вся вахта сидела в лодке, оставалось спрыгнуть лишь ему, и можно отчаливать. Но тут его окликнул Федя. Надвинулся, задышал неистребимой махорочной гарью, заговорил совсем уж как-то не по-начальнически:

— Слушай, Леха. Чего тебе на брандвахте делать? Взад-вперед только время терять. У меня в каюте и койка и диван. И шамовка кой-какая найдется…

Лешка не мог сообразить: зачем, для чего? Но Федя быстро все объяснил:

— Хочется завтра новую стенгазету вывесить. На старую даже смотреть стыдно — выгорела вся. Понимаешь, итоги месяца. Да и народ надо нацелить на завершающий этап навигации. Ты пока заново название нарисуй — покрасочней. А потом уж разные заголовочки… Я обернусь быстро. Возьму статейку у командира. Остальные заметки Оля уже должна перепечатать. Ну как, по нулям?

Не дожидаясь ответа, Федя пружинисто соскочил в лодку.

— Бумага и краски у меня на столе.

Честно говоря, совсем не хотелось Лешке оставаться на землечерпалке. Тянуло в тишину, на пенечке береговом посидеть перед сном.

Но разве откажешь Феде? Да и вместе с недовольством зародилось у Лешки радостное чувство, накатило теплой волной и затопило все остальное: Федя снова по-доброму к нему, не таит, значит, обиды. И работа не внове. Не зря в школе плакаты писал, оформлял «Уголок пионера».

С делом Лешка справился быстро. Все было под руками, никто не мешал. Название газеты он вывел новым шрифтом — тут же придуманной округлой вязью, накрепко соединяя букву с буквой, как звенья цепи. И конечно, землечерпалку нарисовал. Точнее, пустил в размывочку силуэт, чтоб не потерялись буквы на ее фоне. Отбил цветными рамочками колонки.

Увлекся и не заметил, как расхотелось спать. Полежал в надежде на привычный монотонный скрип черпаков, на убаюкивающее подрагивание корпуса, но ничего не помогло — не было сна. А тут и Федя возвратился. Ватник нараспашку, линялый тельник обтянул грудь. Глянул на стол.

— Ну-у, молодец! Ты, я гляжу, совсем мастер. Плевое дело осталось — заголовки написать да заметки расклеить… Заметочки тоже готовы. Уж пришлось над душой у Оли постоять. Вот хохотунчик неисправимый! Всей писанины на десять минут. Я рядом стою, обкуриваю ее. А у ней разговорчики, смешочки-хаханьки. Влево на стуле — круть, вправо — круть. Ходит винтом — чистый штопор.