Леонид Воробьев - Конец нового дома [Рассказы]

— Жми быстрей, но осторожней, — сказал директор шоферу. — Как-нибудь уж постарайтесь живым довезти.

А с верхнего конца залома спешил к рабочим главный инженер, еще не знавший, почему приостановили работу сплавщики, и кричал:

— Эй, ребята! Чего встали? Опять ведь забьет. Ну, нажмем напоследок, потом и отдыхать. Пошли!

Рабочие молча двинулись каждый к своему месту. На берегу остались лишь директор и молодой инженер. Директор смотрел в, след «газику», который катился уже в отдалении на подъем. Молодой инженер сказал:

— Д-да, несчастный случай. Неприятно.

В тоне его ясно прозвучало: «Говорил же я… Было бы лучше… А теперь вот…»

— Помолчите! — вдруг резко бросил директор, круто повернулся и зашагал на затор, к рабочим.

Молодой изумленно вскинул брови, отчего несколько надменное выражение его темно-карих глаз сразу переменилось на растерянно-наивное. Недоумевающе повел плечами. Постоял, раздумывая, и направился вслед за директором.

На большой выбоине «газик» тряхнуло. Тело Терехи дрогнуло. Он открыл глаза. Перед ним в желтом тумане качалось, расползаясь, чье-то круглое, веснушчатое, как будто знакомое лицо.

Тереха старался припомнить, где он видел это лицо. В памяти постепенно всплывали отдельные картины дня. И вдруг совершенно отчетливо Тереха вспомнил затор, потные лица людей на нем, а среди них и это круглое лицо. Припомнилось сразу и падение в воду, и неожиданный удар откуда-то сбоку.

— А здорово, видно, меня чикнуло, — сказал Тереха.

Ему казалось, что выговорил он это громко и ясно. На самом же деле из его губ послышалось лишь неразборчивое сипение и бульканье.

— Лежи, не говори ничего, — приказал Саня. — Скоро доедем.

Этого Тереха не услышал. В его памяти проплывал весь сегодняшний день, а особенно работа на заторе, удачная работа, сделанная, как обещано, к сроку и на совесть.

Тереха видит разгоряченные трудом лица сплавщиков, видит лица директора, главного инженера, молодого инженера. Гордость поднимается в душе у Терехи. Ему хочется поделиться с кем-нибудь, услышать слово, согласное его настроению, и он говорит плохо различимому веснушчатому лицу. Но говорит без похвальбы, скромно:

— Пошел ведь лесок-то. Ничего работнули… А?

— Лежи, лежи, — уговаривает Саня в ответ на невнятное Терехино бормотание. — Потерпи маленько.

Он придерживает Терехину голову, чтобы не болталась, поправляет осторожно под ней ватник и с горечью думает: «Нет, не довезти живым. Эх, и старик был!»

А Тереха, как наяву, видит протоку и плывущие по ней деревья. Радостно ему, что все получилось — лучше не надо, — к приговаривает он про себя: «Денек-то какой! Работа-то, любота-то какая! Да за такой день три последних года, что за так прошли, не пожалел бы. Бери… Только вот шлепнуло, видать, сильно. Ну ничего, чай, отлежусь…»

Рисуется мысленному взору Терехи момент, когда заплясали бревна в протоке, подхваченные напористой струей. Провожает Тереха плывущий лес довольным взглядом.

Бревна не плывут, а прямо-таки летят по протоке. Пенится между ними бойкая вода. Вот бревна выходят из протоки на речной простор и плывут себе дальше.

Постепенно они заполняют всю реку. «Сейчас снова заломит, — тревожно думает Тереха, — глянь-ка, и воды не видно…» Но нет, ничего. Опять сверкает речная гладь. А бревна идут узкой лентой. Все тесней они: дерево к дереву.

Теперь это уже не моль, а вроде бы плот. Верно, плот. И Тереха стоит на нем, широко поставив ноги. А Ломенга-то как раздалась в стороны! Не иначе — разлив… Конца-краю не видно водной шири. Слева — затопленные луга, справа — какое-то село на горе. Ветер низовой, сильный. Бьет мелкая волна в край плота. День солнечный, но солнце то и дело закрывается быстро несущимися по небу клочьями изодранной ветром тучи.

«Что же это за село? — гадает Тереха. — A-а, Верхоярье! Оно самое. Вон и колокольня на угоре, у самого обрыва. Целиком отражается она в воде… Постой, постой… А что это мельтешит на кресте колокольни? Никак, человек на самом верху стоит, за крест ухватился. Батюшки, да ведь это же дед! Ну, отчаянная голова! И как только он туда забрался?»

Смотрит Тереха, как дед приветно машет ему рукой, словно зовет к себе подняться, поглядеть на всю ширь разлива. Видит, как волнуется отражение колокольни в реке. А солнце то тучкой закроется, то ярким светом все вокруг озарит. Знакомо и призывно пахнет теплым смолистым деревом и полой водой. По воде белые барашки бегут. Крепчает ветер.

Поезд был скорый, шел издалека и далеко и на маленьких станциях не останавливался.

А ей хотелось, чтобы он постоял хотя бы с минуту, и она задолго до подхода к станции вышла в тамбур и смотрела в окно на мелькавшие мимо леса, на провода, то уходившие вверх, то полого падавшие, на деревни, что показывались в разрывах лесов, на взгорьях, на поля и луга со скирдами соломы и стогами.

Поезд был скорый, и никому не были интересны эти маленькие деревни, в одной из которых родилась и выросла она. Тем более никто не ждал маленькую станцию, где прошла ее юность.

Она знала, что сейчас промелькнет еще разъезд, паровоз по-звериному рявкнет в осеннем лесу, навстречу рванется гулкий мост через плавную и холодную реку, и будут видны домики, деревянные, одноэтажные, да два или три больших дома.

И все произошло именно так, и поезд остановился ровно на минуту, и сели в разные вагоны новые пассажиры, а какой-нибудь чудак, может быть, и сошел. Но она не увидела улочки за деревянным зданием вокзала, где можно было разглядеть обшитый тесом домик, покрашенный в коричневый цвет, с двумя черемухами и большой сосной в палисаднике.

Улицу заслонил новый большой каменный вокзал, еще не достроенный полностью. Он внезапно вырос перед глазами и через минуту ушел в сторону. Так и не получилось встречи, которой она ждала.

Она прошла в вагон, где своим чередом начиналось утро вагона дальнего поезда. Кто-то еще спал, кто-то уже пил чай. Запищал ребенок, послышался голос женщины, уговаривавшей его. Все были спросонья, ленивые, уставшие от долгой езды.

Туман разошелся, день был розов и даже ярок. Если бы не березы и осины, нарушавшие зеленую однотонность сосняков и ельников, можно подумать, что за окнами весеннее или раннее летнее утро. Ольга легла на полку, поверх одеяла, вспоминая совсем, казалось, забытое время.

Так лежала она, прикрыв глаза, и видела то, что видится многим, когда они проезжают родными местами.

Виделись ей и деревня, и мама, и подруги по школе, и другие подруги, по педучилищу.

На той, что осталась позади, станции училась она в педучилище. «Стояла», как выражаются тут, на квартире у одной старушки пенсионерки, в домике с большой сосной и черемухами возле окон.