Юрий Козлов - Новобранцы

— Батарея не техникум-общежитие! — сказал Хамитов. — Танца-дранца приходи делать после войны! Не послушаешь — пистолетом твой зад стрельну!

Славные керченские десантники Шпак и Шпаковский пустили в ход дипломатию: подарили командиру батареи ящик сигар в золотых ярлыках и толстую бутылку с завинчивающейся пробкой и негром на этикетке… Расчет был точный. Кавказец не был бы кавказцем, не отдарившись и не записав нас в кунаки. Он прислал корзину колбас в блестящем станиоле, которую доставили сержант и младший сержант — Галя и Валя, сверкающие медалями, сапожками и шелковыми коленками.

— Битте-дритте! Кушайте колбаску, морячки! — сказала улыбаясь сержант Валя, стреляя карими очами в Ергозина. — И на комбата нашего не обижайтесь — ведь он нам и отец-командир и мама…

— Злая мачеха он, — улыбнулся Ергозин и, чаруя зенитчицу, прокурлыкал что-то по-журавлиному.

— Он замечательный человек! — заступилась за комбата Галя. — Просто ему известно, что все моряки изменщики — им верить нельзя, у них в каждом городе по жене…

Девушки-сержанты козырнули и, четко повернувшись через левое плечо, отбыли под надежное крыло отца-командира.

— Вот так женихов-трепачей щелкают по носу, — усмехнулся Лищук и, достав из мешка флотский китель с завесой орденов и медалей, послал меня на батарею за утюгом. — На всякий случай надо все-таки подготовиться… Вдруг большое начальство вызовет…

Шпак и Шпаковский деликатно покашляли. Лищук сконфузился, врать он не умел:

— Ну, начальство — не начальство, а вообще…

Я тоже для «вообще» наутюжился, соскреб пух с подбородка, нацепил медаль и… Был выставлен часовым у подъезда. Около двенадцати ночи меня сменил Шпаковский.

— Ты, Леша, на ребят не обижайся, — успокаивал он, выкладывая на ступеньку — чтобы были под рукою — гранаты и запасные автоматные диски. Боец он был предусмотрительный, серьезный. — Ну что с них взять? Чего они видели? Передовая — госпиталь, опять передовая, опять госпиталь… А здесь культурные девушки, среднее образование, граммофон, танцы… Не обижайся, у тебя все впереди!

Только я улегся на кожаном диване, явился в очень хорошем настроении мичман Лищук.

— Ты отдыхай давай, спи — я тихо, как мышь, — прошептал он и отвратительным своим голосом заскрипел: «Топится, топится в огороде баня, женится, женится краснофлотец Ваня… Не топись, не топись, в огороде баня, не женись, не женись, краснофлотец Ваня…»

— Товарищ мичман, ну дай поспать!

— Молчу, молчу! Тоже ложусь…

С улицы в раскрытое окно было слышно, как четко протопал патруль — каждый шаг впечатывался в тишину. Табачный басок спросил: «Морячок, сколько на твоих трофейных?» Голос Шпаковского ответил: «Двадцать четыре нуль-нуль…»

А в мире в это время происходило такое!..

Берлинский пригород Карлсхорст. Здание бывшего военно-инженерного училища. Вместительный зал. Стены, покрытые серо-зеленым сукном. Над ними знамена держав-победительниц.

24 часа 0–0 минут, 8 мая

В зал входят Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков, главный маршал британской авиации сэр Артур В. Теддер, генерал-полковник Спаатс, адмирал сэр Гарольд Беррау, генерал Делаттр де Тассиньи, члены делегаций. Все садятся за стол президиума. Председательствует маршал Жуков.

2-я минута, 9 мая

Маршал Жуков обращается к дежурным офицерам:

— Пригласите представителей германского командования.

В зал входят генерал-фельдмаршал Кейтель, генерал-полковник Штумпф, генерал-адмирал фон Фридебург.

6-я минута, 9-е мая

Маршал Жуков обращается к германской делегации:

— Знаете ли вы, для чего приглашены?

Кейтель отвечает:

— Да. Знаем.

10-я минута, 9 мая

— Я предлагаю подойти сюда. — Маршал Жуков показывает Кейтелю рукой на столик, приставленный к столу президиума. — Здесь вы подпишете акт о безоговорочной капитуляции.

Стрекочут киноаппараты, щелкают «лейки» журналистов.

17-я минута, 9 мая

Кейтель медленно подписывает акт о безоговорочной капитуляции. За ним подписывает фон Фридебург, потом Штумпф.

30-я минута, 9 мая

Акт переносят на стол президиума. Первым его подписывает маршал Жуков, а за ним — представители союзного командования.

43-я минута, 9 мая

Маршал Жуков говорит:

— Немецкая делегация может быть свободна.

44-я минута, 9 мая

Кейтель, Фридебург, Штумпф, сопровождающие их лица выходят…

— Лешка! Подъем! Победа!

По городу катится разрозненная стрельба. Лищук вставляет в автомат «магазин», я хватаю ручной пулемет. Стрельба нарастает шквалами. Так стреляют — сплошной чертой — только когда пан или пропал. На зенитной батарее заревел крупнокалиберный «ДШК». У подъезда грохочет из автомата Шпаковский и орет, срывая голос:

— Братва! Победа! Ура-а-а!

На улице столпотворение. Стрельба. Объятия. Крики «ура». Латунные гильзы устилают мостовую.

Я целуюсь с каким-то усатым старшиной-танкистом. Дарю ему с руки швейцарские часы «Омега», он отвинчивает Гвардейский значок:

— Держи, сынок! Это — сталинградский!

В светлеющем майском небе лопаются разноцветные ракеты. Фосфорные трассы струями несутся к звездам.

Мой «Дегтярев» отказывает — перекалился ствол.

…Утром зенитчицы поставили на табурет граммофон с зеленой ребристой трубой, и начались танцы. Пластинка была единственная, безнадежно заигранная. Сладенький вальс с трудом прорывался сквозь шипение музыкального инструмента. Но на такой пустяк — равно как и на тесноту — никто не обращал внимания. Танцевали самозабвенно.

И вдруг музыка оборвалась. Или кто заводил пружину — переусердствовал, или срок пришел граммофону… На помощь пришли танкисты — народ с зажитком, имеющий большое пристрастие к музыке. Явились сразу с несколькими аккордеонами. Но аккордеониста среди них не оказалось ни одного…

Виктор Ергозин пошептался с Лищуком и куда-то исчез. Вернулся он скоро — с охапкой длинногорлых бутылок, в сопровождении Женьки Комкова и еще одного незнакомого пехотинца, которые несли в руках по канистре.

Мы с Женькой бросились обниматься. Зенитчицы зашептались: «Братья встретились, братья…»

— Вот вам гармонист, — представил, едва выговаривая слова, Ергозин. — Зовут его Толик — одолжил у гвардейцев… вместе с вином… Я уже… «Токай» называется…

Виктора развозило на глазах.

— Толя может на всем… Он и на этом может, и на этом… Толя, ты на этом вот можешь?

Пехотинец хитренько улыбался.

— Это клад, а не человек! — не унимался Ергозин, он раскис окончательно. Ребята увели его в дом. Сержант Валя негодует на пьянчужку. Пехотинцу Толе дают огромный, сверкающий перламутром аккордеон.