Тамаз Чиладзе - Дворец Посейдона. Сборник

Трубку взяла какая-то женщина.

— Я вас слушаю!

— Попросите, пожалуйста, Карло.

— А кто его спрашивает?

Я теряюсь от такого допроса, невольно скрываю, кто я.

— Это его знакомая.

— А все-таки?

— Майя Дидидзе!

— А-а! — воскликнула женщина и почему-то со смехом позвала: — Карло! Карло! — Трубку она не клала, словно боялась что-нибудь пропустить или не расслышать. — Сию минуту, дорогая! — успокоила она меня.

Ждала я довольно долго, слышала, как дышит в трубку эта женщина. Мне все время казалось, что она хочет о чем-то спросить.

Наконец Карло подошел к телефону.

— Слушаю!

— Карло, это я, Майя!

— Здравствуйте, Майя! — чувствовалось, что женщина стояла там же, совсем близко от него.

— Здравствуй!

— Я слушаю тебя, Майя! — очень тихо сказал Карло.

И я увидела очень ясно, что женщина из комнаты не вышла, а встала в дверях. Карло повернулся к ней спиной и сказал так тихо, что я едва расслышала!

— Как я рад!

— Я ничего не слышу.

— Ох, эти телефоны! — сказал Карло громко.

Я не знала, что говорить, и замолчала.

— Майя!

— Да?

— Я думал, нас прервали.

Я засмеялась.

— Сегодня я занят, к сожалению.

Я смутилась: разве я просила о свидании?

— А-а-а! — как будто я что-то поняла.

— Простите, Майя! — сказал Карло и добавил тише: — Позвони мне завтра.

— До свидания, — с трудом выдавила я.

— Майя, позвони завтра обязательно!

Я положила трубку и, пораженная, села на стул, Мама обычно говорила мне:

— Ну и что ж, что ты девушка, надо быть тверже. Мне не нравится такая чувствительность! Будешь несчастной! Человек чем чувствительнее, тем беспомощней! Надо быть твердой, как камень…

Как камень!

Зачем, зачем мне быть твердой, как камень?

Я пошла в ванную и стала стирать. Постепенно отошла.

«Какая я глупая, — думаю, — чего я ждала? Что он кинется как сумасшедший из дому? Все бросит и выскочит? На это я надеялась?» Раньше я думала по-другому. Любовь, мне казалось, сродни безумию. Я оставила стирку и подошла к зеркалу. Оно было запотевшим. Я протерла его ладонью и обратилась к своему отражению:

— И все будут особенные, хорошие, и все меня будут любить, и я буду всех любить, и никто меня не обманет. И если я позову тебя, ты сразу прибежишь, возьмешь меня на руки и унесешь, все равно куда, все равно, потому что везде мы будем любить друг друга.

Я все это кричала громко и совсем не боялась, что крик мой услышит мама. Наоборот, я даже хотела, чтобы она слышала, но только чтоб согласилась со мной. Какие только автоматы не изобретают люди. Неужели нельзя изобрести такой, куда крикнешь глупости, такие, что при других не скажешь, потому что тебя сочтут сумасшедшей. А автомат выслушает и в ответ только скажет: ты прав!

Зачем мы пытаемся казаться очень умными, зачем нам быть такими умными? Господи, с ума сойти можно, если иногда не сказать или не сделать какой-нибудь глупости! В конце концов кто знает, что разумно, а что глупо?..

Карло потихоньку, постепенно, приучил меня к мысли, что у всего на свете есть свой черед и порядок, И поведение наше, оказывается, так размеренно, что малейшее отклонение вызывает мгновенный распад целого общества. Это великое благо, и придумано оно на пользу человеку. Так безболезненнее жизнь, и человек успевает сделать больше.

А если я иногда несмело пыталась с ним спорить, он с улыбкой говорил мне:

— Майя, ты ребенок, настоящий ребенок! На сегодняшний день человечество требует от всякого сознательного индивидуума максимальной отдачи. Что будет завтра, не знает никто. Наш век — век техники, и техника призвана помочь человеку. Это самое гуманное явление. Научный аскетизм в наше время снова стал необходим, и я буду счастлив, если ты поймешь меня и не расхохочешься, как другие легкомысленные девчонки, а поможешь мне добросовестно выполнить свой долг.

А мне стоит только услышать — «человечество», «человек», «гуманизм» — тут же слезы к горлу подступают. Целый день хожу оглушенная этими словами и еще тем, что вот и я, по милости счастливого случая, могу стать участницей этого большого дела.

Как-то Карло пригласил меня в театр Руставели, на премьеру. Я по этому случаю сшила новое платье, долго вертелась перед зеркалом. В театре мы сидели за профессором Соломоном Абазадзе. Карло был его аспирантом. Профессора сопровождали три женщины.

— Это его сестры, — шепнул мне Карло.

— А жены у него нету? — спросила я тоже шепотом.

— Нет…

Профессор оглянулся, и с ним вместе одновременно обернулись к нам три его сестры, похожие друг на друга, как близнецы, в черных платьях с белыми воротничками. Карло поздоровался, профессор кивнул и поглядел на меня.

— Это моя невеста! — сказал Карло.

— Так! — профессор повернулся к сцене, потому что погас свет.

«Невеста! — подумала я. — Значит, я его невеста!»

Это слово Карло употребил впервые. И хотя мне было приятно, я все-таки чувствовала, что мы пропустили или забыли что-то значительное, без чего все становилось слишком обыденным.

Когда я отвлеклась от своих размышлений, первое действие окончилось.

Сестры профессора поднялись со своих мест, высокие, сухопарые, древние. А профессор все еще продолжал аплодировать и смеялся искренне, как человек, редко бывающий в театре. У него были густые белые брови и маленькие голубые глаза. Большой нос, крючковатый, как орлиный клюв, придавал его лицу величественное выражение.

Карло подождал, пока они выйдут, потом мы тоже встали. Получилось так, что в антракте мы встретились в буфете. Одна из сестер подавала профессору стакан, вторая наливала ему лимонад, третья клала на тарелку пирожное. И я подумала, что эти женщины, наверное, старые девы. Мне очень хотелось пить, я пила ледяной лимонад, не сводя глаз с профессора и его сестер. Пройдет время, думала я, и я так же буду обхаживать Карло. Женщины стояли и смотрели, как профессор ест пирожное, потом одна из них подала ему салфетку.

Возвращаясь из буфета, мы снова очутились рядом с ними.

— Ну, как вам спектакль? Правда, хорошо? — спросил профессор у Карло.

— Я в восторге! — ответил Карло, потом почему-то смущенно улыбнулся и сказал: — Позвольте вам представить мою невесту.

Сестры стояли чуть поодаль и внимательно следили за нами.

— Как вас зовут, барышня? — повернулся ко мне профессор.

— Майя, — назвалась я.

— Майя… Майя… — задумался профессор. Он что-то вспоминал. Сестры подошли ближе, как будто почувствовали, что профессор собирается сказать нечто значительное. Карло улыбался.

— Майя, — повторил профессор, лицо его прояснилось, и он добавил: — Понятно, понятно, значит, Майя Цхнетели, ну что ж, молодчина! — Он ни с того ни с сего похлопал меня по щеке.