Тамаз Чиладзе - Дворец Посейдона. Сборник

— Баклажаны остались, надо было с мясом зажарить, — говорит Лия, заглядывая в сумку.

Пело и Полико поют.

Машина летит по шоссе.

Лия кладет сумку назад, под самое окно.

— Облокотись на нее.

Она берет меня за руки и заглядывает мне в глаза:

— Ты доволен? Хорошо было сегодня?

Окна в машине открыты, но все равно жарко. Горячая потная рука Лии обнимает меня.

Вдруг раздается возглас Пело:

— Смотрите, заяц! Заяц!

И в самом деле, по дороге, выхваченный из темноты светом автомобильных фар, бежит заяц.

Лия, привстав, вцепившись обеими руками в спинку сиденья, наклоняется вперед и кричит истерически:

— Догони! Догони его!

Любой ценой, как угодно, безо всякой причины и цели мы должны догнать этого несчастного зайца, чтобы раздавить его, уничтожить, истребить.

Тысячу раз, на тысяче дорог, в тысяче автомобилей я слышал такой крик, когда попадались заяц или лиса: «Догони! Убей! Ах, жаль, ружья нет!» — досадливо бьют себя кулаком в грудь.

Вот как я иногда думаю о Лии. Впрочем, почти тотчас же клубком к горлу подступает бесконечная любовь и благодарность, я задыхаюсь. Все ее существо окутывается нежнейшей и сладчайшей оболочкой. Я думаю о ней с родственной теплотой. Смотрю на нее как на мать, как на единственного человека, который любит меня, такого недостойного.

В такие минуты я сам вспоминаю о родительском долге и затеваю с Мамукой примерно такую беседу:

— Ты любишь учиться, Мамука?

— А ты?

— Я… да.

— И я тоже.

— И какой предмет тебе больше всего нравится?

— А тебе?

— Мне… Не знаю… История.

— Мне тоже.

— Товарищи у тебя есть?

— А у тебя?

— У меня? Конечно…

— И у меня тоже.

— Ты их любишь? Друзей надо любить.

— А ты любишь?

— Я?.. Разумеется!

— И я тоже.

Наша беседа становится похожей на игру, поэтому я спешу ретироваться. В кабинете я приступаю к своему обычному занятию: вырываю листы из собственной книги и наклеиваю на чистую бумагу. Расклейку я отношу в издательство, и книгу мою переиздают. Входит Мамука и с удивлением смотрит на этот варварский акт.

— Что ты делаешь? — спрашивает он.

Видимо, этот вопрос давно его интересует — последние два года я только расклейкой и занимаюсь. Совсем не слышно стука моей пишущей машинки.

Мамука, конечно, не знает, что когда писатель достигает этого, можно считать, что дело в шляпе: хватит мучиться и писать, начинается беззаботная жизнь.

— Готовлю к изданию книгу, — отвечаю я сыну. Мне известно, что с детьми лучше разговаривать как со взрослыми.

— Да, но ведь книга уже есть!

— Есть.

— А что будет потом?

— Потом будет новая книга.

Мамука молчит. Видимо, даже ему — маленькому Юлию Цезарю, это не очень понятно. Наверно, на той планете, откуда он прилетел, не дошли еще до этого. Поэтому я разговариваю с ним достойно и многозначительно: дескать, и мы не лыком шиты, и нам известно кое-что, до чего у вас еще нос не дорос, простите за дерзость.

Я не знаю, как мне следует держаться с Мамукой. Должно быть, это оттого, что я вырос без отца. За свою долгую жизнь я встречался с отцом всего несколько раз, как с совершенно чужим человеком, с которым меня не связывали ни чувства, ни воспоминания. Последний раз я видел его в позапрошлом году, в Цхнети. Мы с Полико ехали в Бетанию. Машина забарахлила и остановилась возле какой-то дачи.

По ту сторону дороги белела выкрашенная железная ограда, крыша дома утопала в зелени. Из-за ворот доносился мужской голос:

— Караул, стой! На месте шагом марш!

Потом я увидел, как подошел к воротам мужчина, приоткрыл одну створку и выглянул на дорогу. Его взгляд на какое-то мгновение задержался на мне, после чего он старательно запер ворота. Зачем-то крепко ухватился за прутья решетки, видимо, проверяя надежность запора, и удовлетворенно что-то проговорил, я не разобрал слов.

Я не узнал отца. Он сам узнал меня.

Через несколько минут ворота снова заскрипели, и незнакомый мужчина окликнул меня по имени:

— Гига!

Он был высокий, плотный, в красной майке, с таким толстым животом, что казалось, будто ему за пазуху накидали яблок. Широкие штанины волочились по земле.

Теперь я его узнал. Несколько лет назад я встретил его на улице, но он не казался таким толстым. Может, он пополнел за эти годы, а может, одетый по-домашнему казался толще, чем был на самом деле.

Не знаю.

Он схватил меня за плечи и сильно встряхнул.

— Чего ты тут стоишь, не заходишь!

— Я не знал, что ты здесь живешь.

— Третий год пошел, как я здесь обосновался. Кого ты ждешь?

— Товарища, он за водой пошел.

— Куда?

— Вот в тот двор.

— К Барамидзе?

— Не знаю.

— Как будто у меня вода не идет! Разве так можно? Совсем отца забыл, а вдруг я умираю, и мне стакан воды подать некому.

— На умирающего ты не похож.

По лицу его разлилась довольная улыбка:

— Это верно. На здоровье не жалуюсь. Пойдем, я покажу тебе дом.

— Не могу. Товарищ будет меня искать.

— Я тебя не задержу. Зайдем на минутку. Странные вы люди, ей-богу! Сын даже не интересуется, как отец живет. Пошли!

Он взял меня за локоть и почти силой потащил за собой. Рука у него сильная, как у землекопа.

Дорожка была посыпана кирпичной крошкой.

— В городе все продал и перебрался сюда. Никто здесь меня не беспокоит. Пенсия приличная. Ты, надеюсь, знаешь, что я всегда занимал высокие посты.

— Знаю.

— С меня довольно! — Он нагнулся и поднял упавшую подпорку, снова подставил ее под свисавшую ветку яблони. — Пусть другие себе шею ломают. А я ушел на заслуженный отдых.

Перед домом на асфальтированной площадке лежала собака. От ее ошейника тянулась длинная цепь. Цепь была приварена к проволоке, которая окружала двор и сад.

Отец остановился и обернулся ко мне.

— А ты что делаешь? Кажется, пишешь. Знаю-знаю, читал. И по телевизору смотрел. Бездарный ты, весь в меня! — Он положил мне на плечо руку и заглянул в глаза, голос его потеплел. — Но это к лучшему — врагов меньше будет. Деньгу зашибаешь?

— Да ничего, хватает.

— Отлично.

Он опять нагнулся, снял шлепанцы, вытряхнул из них песок и снова надел.

Мы спустились в сад. Какая-то женщина высаживала на грядки помидорную рассаду. Отец подкрался и ущипнул ее.

— Бесстыдник! — подарила его улыбкой женщина.

Отец подмигнул мне.

— Приезжай, когда будет время, — сказал он, провожая меня до ворот. — Дети у тебя есть?

— Да.

— Сын?

— Сын.

— Как назвали?

— Мамукой.

— Мог бы и в мою честь назвать.

— Так получилось.

— Привези его как-нибудь, покажи мне. Я все-таки дед.

— У него железки. Мы его никуда не вывозим, — соврал я.

— У всех детей железки, — сказал отец.

— А у меня были? — спросил я, внезапно почувствовав удивительную близость к этому чужому человеку.