Вячеслав Марченко - Место встречи

— А вот так и понимай, — рассвирепел дядя Миша Крутов, — что тот не моряк, который любит море с берега, а корабль на картинке!

Паленов обиделся.

— Я-то, положим, море не с берега вижу и корабль-то не на картинке. Меня в этом не упрекнешь.

— А что ж тогда Лазаря запел? Помнишь, как в школе мечтал на Севера́ попасть, как в океан собирался уйти?

— Так я был и на Севере, и в океане.

Дядя Миша Крутов помолчал и ехидно спросил:

— Выходит, и хватило-то тебя на два года, не больше. Я-то думал, ты покрепче, а ты, оказывается, жиденький. — И вдруг предложил: — Хочешь, добьюсь, чтоб тебя списали в Кронштадт или даже в Питер?

— Не хочу.

— Что так?

— Себя перестану уважать.

— А чего ж тогда расхныкался?

Паленов усмехнулся:

— Что ж, и погрустить нельзя?

В динамиках корабельной трансляции пощелкало, как будто кто-то постучал пальцем по микрофону, и старпом Пологов усталым голосом сказал:

— Баковые вниз.

— Иди сосни, а то скоро тревогу сыграют, — неожиданно подобрев, сказал дядя Миша.

— Да нет, нельзя, моя смена бодрствует.

— Тогда давай постоим, — обрадовался дядя Миша Крутов. Его место по боевой тревоге было на запасном командном пункте корабля — ЗКП, но он с первого же дня невзлюбил — поди знай за что — помощника, своего непосредственного начальника и старшего на ЗКП, поэтому идти раньше времени туда прямо-таки не хотелось, а делать в каюте тоже было нечего. Наступило как раз то безвременье на походе, когда и дела настоящего нет, но вроде бы и спать нельзя ложиться, потому что, как бы ни было спокойно море, за войну его так напичкали всякой дрянью, что спустя и год, и три корабли все еще подрывались даже в своих водах. Были даже случаи, когда всплывали мины, оставшиеся от первой мировой войны, и не только всплывали, но, казалось, могли взорваться от дуновения ветра. Правда, к тому времени минные поля уже перепахали вдоль и поперек, но, как говорится, береженого и бог бережет.

— Постоим, — согласился Паленов, которому тоже не очень-то хотелось идти в башню. Место его теперь было не слева от орудия, когда он его наводил, а справа, возле толкача, где и положено быть старшине, и он словно бы робел с непривычки. Он не боялся, что не справится с обязанностями — стрелял уже десятки раз и ко всему притерпелся, — было стыдновато матросов, с которыми только что был на равных, а теперь все время приходится вести себя как-то иначе. Даже за обедом в его миску стали класть первый мосол и компота в кружку уже наливали и побольше и погуще. Черт-те что такое: и отказаться нельзя, потому что нарушилась бы традиция, и принимать эти божьи дары из матросских рук тоже вроде бы неудобно. Первый раз, когда ему надлежало сесть во главе стола, он специально задержался в башне — дела, дескать, и все такое прочее, — чтобы обед начался без него, а там как-нибудь само все образуется, но само ничего не образовалось, матросы сидели злые, поджидали его и к еде не притрагивались. Вышло совсем плохо: только назначили старшиной орудия, а он вроде бы уже начал выкобениваться; тьфу ты, нелегкая, и так нехорошо, и этак получилось плохо.

— А ночи-то, гляди-ка, стали построже, — сказал дядя Миша Крутов.

Паленов поглядел на небо — оно на самом деле стало темнее, и на нем уже густо роились молодые звезды. Горизонт не просматривался. И там, где он должен быть, колебались неясные тени, и все стушевалось — нельзя было определить, берег ли виден или над водой повисла неровная хмарь. Лето еще не прошло свой зенит, а ночи уже соскользнули с вечного свода и начали потихоньку занавешивать его.

— Придем на Север, там ночей совсем не будет.

— Совсем не будет? — заинтересованно переспросил дядя Миша.

— Если в июле придем, то и совсем не будет. Солнце уже, правда, начнет уходить за горизонт, а светло все равно как днем.

— Скажи-ка ты, — с уважением промолвил дядя Миша, относя это уважение не к белым ночам, а к самому Паленову, который уже видел их, а вот он, дядя Миша Крутов, главный боцман крейсера, прослуживший без малого четыре десятка лет, в те высокие широты не поднимался. — Скажи-ка ты, — для порядка повторил он и для порядка же уточнил: — А о Даше не сумлевайся. Есть у нее к тебе чувство — будет ждать, а нету — то и печалиться об ней на хрен! Парень ты видный, девок на твой век хватит.

— Хотел в Горицы съездить. Бабушкину могилку привести в порядок, дом подновить, если с ним что случилось.

— Съездим и в Горицы, — охотно согласился дядя Миша, хотя Паленов и ие приглашал его. — Мне тоже хочется с мужиками на завалинке посидеть, поговорить с ними, на балалайке поиграть. Ты ж знаешь, я играю на балалайке.

— Несерьезная музыка.

— Не скажи. В несерьезных руках так она и несерьезная, а если в серьезных, то лучшего инструменту и не придумаешь.

— Под балалайку частушки только и петь.

— Частушки, парень, дело тоже серьезное…

Жужжа, отошла в сторону броняшка — дверь открылась из башни, — и оттуда невидимый Веригин спросил:

— Паленов, это вы? Почему не в башне?

— Душно там, товарищ лейтенант, — повинился Паленов. — Да и орудия все равно на походных стопорах. А так-то чего сидеть?

— С кем это вы там?

— С мичманом Крутовым, Михаилом Михайловичем.

— Постою-ка и я с вами, — сказал Веригин и легонько спрыгнул на палубу. — Благодать, а в башне душно. — Он шумно потянул носом воздух, пахнущий тут полой водой и тонким ароматом недалеких лесов и луговин, и блаженно улыбнулся.

Дядя Миша Крутов насупился, почувствовав, что прелесть этой тихой и приятной ночи с приходом Веригина прошла, и ему сразу расхотелось и стоять, и говорить, потому что разговор между двумя — это одно дело, а разговор втроем — совсем другое. Понял это и Паленов, и Веригин, которому стало неудобно за свое вторжение, и, чтобы скрыть это чувство, он спросил:

— А вы что же, знаете друг друга?

— Земляки мы, — хрипло — когда ему что-то не нравилось, голос у него садился — ответил дядя Миша Крутов.

— Вот как! — заинтересовался Веригин. — В таком случае и я ваш земляк. Я из Старой Руссы буду.

— А я из Старой Ладоги, — сказал дядя Миша Крутов. — Это почитай рядом, если при хорошей воде да при хорошем поветре.

Это было все-таки не рядом, а если посмотреть на карту, то и совсем не рядом, но и Старая Ладога и Старая Русса, в том числе и Горицы, лежали на великом пути «из варяг в греки», и, следовательно, пращуры их могли хаживать друг к другу в гости.

— А я думаю, что-то мой старшина зачастил к вам?

— Не старшина еще, — смутясь, сказал Паленов.

— Не старшина, так будешь, — сурово поправил его дядя Миша.

Заря прогорела и начала на глазах тухнуть: сперва густо побагровела, потом подернулась сверху сизым пеплом, развалилась на отдельные угли, как головня, и померкла совсем. Звезд прибавилось, и они зароились гуще, даже стали как будто колючими. За башней неясно озарилось и раз, и другой, и третий; Веригин подумал, что это заиграли зарницы, и удивился вслух: