Вячеслав Марченко - Место встречи

— А я и не собираюсь к вам.

Она удивленно посмотрела на него, пытаясь понять, чего добивается от нее этот лейтенантик, и наконец поняла, невесело рассмеялась в лицо, повернулась и презрительно застучала каблучками по тротуару.

Он побродил по улицам, не желая возвращаться к дяде Пете, набрел на телеграф и отбил Варьке телеграмму: «Бесценная моя, люблю», вышел на волю и только там ужаснулся, вспомнив ленивую смиренницу: «А вдруг и Варька так может? А если может, то как нам жить? Как жить-то нам тогда?» — и лихо решил, что если и Варька так сможет, то он наденет на себя схиму и никогда больше не сойдет на берег.

Наутро Веригин чувствовал себя погано, ему все казалось, что позади него образовалась некая пустота, в которую может обвалиться, как непрочная стена, вся его прошлая жизнь вместе с Варькой, и жалко ему стало этой прожитой жизни, словно бы он на самом деле прощался с нею.

Командир соединения решил перенести флаг на крейсер, и сразу началось вавилонское столпотворение: наехали штабные чины со своим скарбом, и офицерам пришлось потесниться. К Веригину подселили Самогорнова.

— Как жить будем, братец? — с хорошей такой деловой хваткой спросил Самогорнов.

— Как жили, так и будем жить.

— Ошибаешься, дорогой, дорогуша, дорогушечка. Как жили, так жить не будем. Во-первых, потому, что теперь на нашей колокольне, как поется в песне, взвился адмиральский флаг, со всеми вытекающими отсюда последствиями: ежедневные построения, воскресные смотры и тому подобное. Во-вторых, дежурство по соединению — это тебе дополнительные повинности, которые в уставе скромнехонько именуются суточными нарядами. В-третьих, питаться придется в две смены, но и это еще не главное. Главное заключается в том, как мы с тобой соизволим распорядиться койками. Ты хозяин — это факт, но я старше тебя по званию, и это тоже немаловажно. Зайдет, скажем, вестовой, а тут, видите ли, старший по званию свешивает свою удалую — можно сказать, буйную — головушку с верхней койки. Непорядок, как утверждает мой мичманец, потому как старослужащему полагается лучшее место.

Веригин хотел было сразу великодушно уступить ему нижнюю койку, но, подумав, что Самогорнов так или иначе своего добьется, решил погодить. Вся премудрость заключалась в том, что в каюте, рассчитанной на одного человека, была еще откидная койка, которая обычно опускалась вдоль переборки и как бы являла собой спинку дивана. По строгому, даже строжайшему распоряжению старпома койку эту днем при всех обстоятельствах и надлежало использовать как спинку дивана, чтобы каюта была каютой, а не спальным местом для товарищей офицеров.

— Молчишь, братец, а я говорю. А надо бы наоборот, чтоб молчал я, а говорил ты. Но если тебе нравится молчать — молчи. Я человек покладистый и поэтому предлагаю тебе соломоново решение. Ты остаешься хозяином и на правах хозяина представляешь своему дорогому гостю… Ну не хмурься. Слово «дорогой» можно опустить. И тогда в окончательной редакции высокий договор будет звучать так: и ты на правах хозяина представляешь своему нежелательному, — слышишь, нежелательному! — постояльцу нижнюю койку.

— Черт с тобой. — бери. Я ведь и сам хотел предложить, но ты ж у нас Цицерон, Сенека, тебе б поговорить…

— Уважил, братец. И за койку — спасибо, а за Цицерона с Сенекой — особое. Коньячок держишь?

— Не держу.

— Ты у нас совсем паинька. Барышнями брезгуешь, в штатском на бережок не съезжаешь, коньячком не увлекаешься. Батюшки, да тут о святости и мечтать-то не надо.

«Подъелдыкиваешь, гусь хороший, — обозлился Веригин, поняв наконец, что теперь по милости адмирала и его верного штаба придется ему еще долго терпеть красноречие Самогорнова. — Забрался в чужую каюту и — подъелдыкиваешь. А мне, может, одному хочется побыть, а мне, может…» — и не стал продолжать свою мысль.

— Слушай сюда, Самогорнов: владей койкой, вешай в шкаф свое шмутье, занимай правый нижний ящик в диване и два верхних в столе и — катай.

— Голубь, так куда катать-то? — удивленно и даже несколько озабоченно переспросил Самогорнов. — Катать-то, голубь, некуда. За бортом-то водичка Балтийского моря. А она холодная. Брр, не понимаю, за что ее только полюбил матросик Остапенко.

— Не кощунствуй, — попросил Веригин.

— Нет, братец, не кощунствую. Зачем кощунствовать. Только хочу тебе на память пометку о чудинке сделать. Веригин-то? — изменив голос и удачно подлаживаясь под старпома, спросил неожиданно Самогорнов. — Гм, гм, так это тот самый, у коего матросик Остапенко за борт сиганул?

— Не кощунствуй, — не просто повторил, а словно бы предупредил Веригин.

— Ни-ни, не кощунствую. Дарю еще на память: на службе сотоварищей не подбирают. На службе сотоварищей дают, как матросу — койку, а офицеру — каюту.

— Бери нижнюю койку, пиши на себя каюту, выделяй своего приборщика.

— Не, братец, уволь. Койку, так и быть, возьму, сделаю одолжение, а все прочее — твое. Твое, братец.

Братец не братец, но сотоварищей на службе на самом деле не выбирают. В матросском кубрике еще куда ни шло, а в каюте живи с тем, на кого указал вислоусый старпом Пологов, потому что у старпома запарка и разводить антимонии и заниматься эмоциями ему недосуг. Есть дела поважнее, и Веригин хотя и подулся для приличия на Самогорнова, но скоро смирился, тем более что Самогорнов и на службе подольше и званием постарше. Только жаль было, что не стало своего укромного уголка на корабле: в салоне — людно, в башне — людно, в матросском кубрике — людно и некуда скрыться от людских глаз. Раньше, если выпадала свободная минута, не говоря уже об адмиральском часе, можно было забежать в каюту и прикорнуть, а теперь куда побежишь? Самогорнов тоже не дурак вздремнуть, а всякий раз ставить койку и лезть наверх — удовольствие не великое, к тому же с незапамятных времен неписаный кодекс утверждает: «Если хочешь жить в уюте, спи всегда в чужой каюте». В чужую каюту ни комдив Кожемякин, ни тем более командир боевой части Студеницын носа не сунут, но где там думать о чужой, когда и свою-то Самогорнов превратил в постоялый двор для порученцев, флажков и прочих штатных, внештатных и заштатных щеголей. Им что: ни личного состава, ни боевых учений, ни расходных подразделений, с них если кто сверху и потребует что-то, так это «что-то» не видно и не слышно, а тут только знай поворачивайся:

— Расходному подразделению построиться у рубки вахтенного офицера.

Только разгрузили баржу с овощами, как новая команда:

— Баковым — на бак, ютовым — на ют.

Пока с Медовиковым были хорошие отношения, еще так-сяк, мичман — человек властный, крутой, службу знает, у него матросы пешком по трапам давно не ходили.