Юрий Антропов - Неделя ущербной луны

Андрей заметил, что Лиза возвращается.

— В таком случае ты просто вынуждаешь меня, Роман Николаевич, сказать тебе прямо… то есть, если я не ошибаюсь, повторить в который уж раз, — усмехнулся он, опять вспомнив вчерашнее, как рассказывал ему Лилявский про египтянина с каналом, — что я придерживался и буду придерживаться своей точки зрения. — Андрей с искренней досадой на этот ненужный разговор о само собой разумеющемся поскреб пятерней затылок.

— Своей? — сделал ударение Лилявский.

— Общепринятой, — покачал головой Андрей. — Сначала — съемка, а потом уже выбор профилей для более детальных исследований.

Лилявский смотрел куда-то вполоборота и как-то чудно колыхался всем телом, разводя в стороны губы, — будто смеялся беззвучным, одному ему понятным смехом. «Это же манера бабы Жени, — удивился про себя Андрей, — это же тот так делает, когда хочет показать высокомерное свое осуждение глупости собеседника!»

— Спасибо нам с тобой за такие эксперименты Уваркин не скажет, — наконец подвел итог Лилявский, как бы подтверждая упоминанием начальника партии догадку Андрея. — Фролкин профиль считается уже отработанной площадью, соответствующие квадраты учтены и запроцентованы. Даже больше тебе скажу, — понизив голос, как бы сокровенно поделился Лилявский, — в плановый актив бабы Жени и Пашки-нормировщика вошли и кое-какие квадраты со стороны… так сказать, авансом.

— Но мы же, слава богу, — сдерживая себя, сказал Андрей, — и ты, и я… и Костя вон с Вихровым, и все остальные… мы же не на бабу Женю работаем!

— Вот-вот, — злорадно, как бы предупреждая своевременно человека о том, что он не знает самого главного, закивал Лилявский, — так и скажешь потом бабе Жене, когда он к тебе с выполнением плана пристанет. Посмотрим, как он с тобой разделается — в один прием или с передышкой.

Но уже в выражении лица молодого начальника отряда что-то менялось на глазах. Словно убедившись, что добрым словом этого Званцева не проймешь, Лилявский решил сменить пластинку: не хочешь, мол, по шерсти — придется погладить супротив!

— Словом, так: идем в учебный маршрут по паньшинскому угору, — вполне буднично, но и непререкаемо тоже объявил он последнюю свою волю, обращаясь как бы уже ко всем. — Вот вы, например, Андрей Сергеевич, — не глядя на того, полез в свою полевую сумку бог весть за какой надобностью, — сколько сезонов, интересно, не бывали в поле — кряду два, если не ошибаюсь? А за два года, знаете ли, методика могла оч-чень значительно измениться — лично вам так не кажется? Ведь наука на месте не стоит, что бы с каждым из нас в отдельности ни происходило…

Андрей будто не слышал. Он глядел, как по склону от ручья, кинув на плечо полотенце, поднималась Лиза. Ровный сиверок с вершины угора временами падал короткими порывами, Лиза то прихватывала рукой разлетавшиеся волосы, то запрокидывала голову, поворачивая лицо в ветру, и в просвете меж оловянно-матовых понизу сосен освещенное Лизино лицо казалось ему смеющимся.

Вся смута, подумал позднее Лилявский, началась с появления Семки. Этот чертов паньшинский недомерок наткнулся на них у столовой: только что плотно позавтракав, пригрелись они на лужайке под белой черемухой, и техник Вихров доставлял им из буфета разливное пиво, а музыкант вместе с инженером вовсю нажимали на бур — первая епитимья за ослушание. Взбудораженные новостью паньшинцы с почтением взирали, как прямо в центре села два человека буравили дырку в земле, справлялись пока что легко, и если, мол, так дальше пойдет — то какую глубину осилят?

Сам начальник отряда, урока ради игнорируя Андрея, многоречиво распространялся перед Лизой о преимуществах экспедиционной жизни, не забывая в то же время переглядываться с молоденькими поварихами, то и дело выбегающими на крыльцо.

Семка, никак не думавший повстречать их тут, еще издали брякнул, отгоняя голосом свое замешательство:

— Списывай меня от Фролки, Роман Николаич! Это же надо подумать, что они там вытворяют, ваши кадровики! Волосы дыбом встали!

Костя с Андреем бросили бур, подошли ближе.

— Тихо, тихо, — поднял руку Лилявский. — Что ты разголосился на все Паньшино. Сбавь на пол-оборота. Давай по порядку — отчего это, интересно, на лысой твоей голове волосы дыбом встали?

Славка хохотнул, а Семен стал рассказывать. Как привез их Лопатник, мастера да Илью, на скважину, так давай они спорить между собой. Фролка говорит: «Ну, понесли треногу вниз, на шов. Будем бурить». А Илья вдруг заартачился: это, мол, ты молодец, что скважину ставишь на правильное место, только где у тебя уверенность, что теперь ты добьешь до цоколя, не выдохнешься раньше времени? «Давай, говорит, бурить на этом самом перегибе, но только «Андижанцем»! Перевезем станок, установим, наладим — а там и трубы для обсадки прибудут».

— Тут Фролку аж затрясло, — Семен попробовал показать, как именно, — вот аж передернуло его всего. Взвился на дыбы: «Ты, говорит, чего тут распоряжаешься? — Это Илье-то он. Кто, говорит, здесь мастер, я или ты? Да я ж тебя когда принимал, ты каким тихим был, а? Это получается, что в тихом-то озере как раз все черти и собрались…» А Илья знай свое: «Мэ-мм-мастер ты, не я, а бурить будем только механическим станком». Ты, мол, слыхал вчера, какую комедию затеяли Пашка с бабой Женей? Форсунку они продуют, а?! Да она же целехонька, уж я, мол, как-нибудь в технике разбираюсь, армейский опыт есть! «Я ж, говорит, сегодня ночью заводил его, во дворе Ульяны, как часики работает!» Это Илья-то Фролке…

— Да понятно, понятно! — нетерпеливо перебил Лилявский. — Чем кончилось-то, с чего это у тебя вид такой перевернутый?

— А будет перевернутый! Не хочешь — да будет, — с отчаянной убежденностью сказал Семен. — Кончилось тем, что Фролка в одиночку стал разбирать треногу и таскать на себе бревна. А Илья схватил топор и давай лес на болоте рубить — гати делать, чтобы станок завезти на этот самый перегиб. А потом видит, что Фролка раньше его со своим бурением поспеет, сгреб его, связал и сунул в палатку, а штанги Фролкины все погнул — это ж медведь, не человек! — и снова за топор взялся. А меня с Лопатником пускать не хотел — сидите, говорит, паразиты этакие, и ждите меня, коли помогать не желаете. Ключ от машины у Лопатникова отобрал. Сидим мы в кабине. Глядим. Да только повезло нам, — счастливо расцвел Семка, — когда он сам-то, Илья, тащил на себе лесину, Лопатник возьми да и заведи мотор не ключом, а проволочкой! Газанул — и нету нас! Вот, значит, такие дела, Роман Николаич…

— Молодцы-ы… молодцы! — зло стукнул себя по коленке Лилявский. — А Лопатников где?

— Да в лагере остался. Спать полез в палатку, — сказал Семен, не спускавший с начальника просительных глаз. — А Катерина Фролкина сидит плачет под тентом.