Федор Халтурин - Говорите любимым о любви

Только в одном месте, как раз на полпути между деревнями, стоит березка. Тоненькая, беленькая. Зимой она под ветром клонится, будто Димке путь-дорогу указывает. Не заблудись, мол, Димка, в буране! Весной — зеленая, кудрявая, ласково шелестит, будто с добрым утром поздравляет. А вот сейчас, осенью, сыплет березка Димке под ноги звонкие монисты червонного золота. Ничего, мол, для друга не жалко.

Эх, березка, березка, веселая подружка! Привык к ней Димка, родной она для него стала.

Идет Димка из школы, шлепает резиновыми сапогами по размытой ночным дождем дороге, песню про космонавтов напевает. Ту самую, в которой говорится, что на Марсе будут яблони цвести. А что? И будут! Сегодня Димка во все верит.

Радостно Димке. Пятерку по русскому получил.

Машина Димку обогнала. Помахал ей Димка вслед рукой. Давай, жми, шофер! Только смотри, вон там, у березки, осторожней. Рытвина там большая. Застрянешь еще, чего доброго.

Смотрит Димка: так и есть. Застряла машина, забуксовала. Подергалась взад-вперед. Замерла на месте.

Мотор заглох. Выскочил из кабины шофер-солдат, вокруг машины обошел, под колеса заглянул. Потом полез в кузов.

Спрыгнул на землю. А в руке — топор. К березке солдат направился.

У Димки сердечко так и захолонуло.

— Дяденька! — закричал. — Постой, дяденька, не руби березку!

Не слышит солдат. Топором замахнулся.

Припустил Димка что есть мочи, кричит на бегу:

— Дядя-а! Дяденька!..

Подбежал к солдату. Тот смотрит на Димку. Глаза у солдата сердитые. И лицо усталое.

— Ну, чего тебе? — говорит.

А Димка чуть не плачет:

— Дяденька, не трогай березку. Она же маленькая…

— Сам вижу, что маленькая, самому жалко, — говорит солдат. — Да видишь, машина буксует. Надо что-нибудь под колеса подложить.

А сам улыбается так, вроде провинился в чем.

Осмелел Димка.

— Давайте я в деревню за трактором сбегаю.

— Еще чего выдумал! Пока ты бегаешь, время уйдет. Я и так опаздываю.

— Тогда… — Димка оглянулся вокруг. — Тогда я камней натаскаю, рытвину завалим. Вон камни, недалеко. Их весной сюда привезли. Дорогу хотели ремонтировать… Да вы не беспокойтесь, я мигом.

Солдат не успел ничего ответить. Димка уже несся по обочине. Схватил два камня, вернулся. Глаза сияют.

— Куда бросать? — спрашивает.

Солдат махнул рукой и тоже пошел за камнями. Вдвоем они быстро натаскали целую кучу, навалили под задние колеса.

Вышла из рытвины машина.

Сидит солдат в кабине. Ничего, вроде доволен и не хмурится больше.

— Тебе далеко? — это он у Димки спрашивает.

— Да нет. Вон, на том взгорке, деревня. Вон, справа от дороги.

— Садись, что ли. Подвезу.

Уселся Димка рядом с шофером. Ходко бежит машина.

Крепко лежат на баранке сильные солдатские руки.

Въехали на взгорок. Вот и поворот на Мартыновское.

Остановил солдат машину. Димка спрыгнул на землю.

— До свидания, дяденька!

— До свидания, — сказал солдат. Помолчал.

Улыбнулся застенчиво. — Спасибо тебе, паренек.

Машина тронулась и покатила под гору. А Димка остался на обочине. Стоял. Раздумывал. Странный какой-то солдат. Сначала сердился, березку хотел срубить. Потом спасибо сказал.

А за что?..

Затвердевшая, синеватая двойная лыжня пересекает поле, наворачивает к ельнику и теряется, бесследно исчезает в нем. За частой гребенкой молодого ельника высятся мачтовые сосны, а рядом с ними, на полянах, раскинули свои пышные кроны кряжистые дубы.

Лейтенант Петраков идет по своей вчерашней лыжне, а глаза его неотрывно смотрят на соседнюю, что тонкой стрелой пролегла рядом. Аккуратная, не размашистая лыжня. Видно, проторили ее не мужские ноги.

Елочки обступают лейтенанта со всех сторон, доверчиво трогают его ветвями, точно просят остановиться, полюбоваться ими. И право, есть на что поглядеть. Каждая елочка — будто снегурочка в снежном пуховом наряде.

Дальше, дальше… Вот орешник согнулся под тяжестью снежной шапки. Чистой бронзой отливают стройные сосновые стволы Прижалась к березе озябшая рябина, ярко рдеют ее стылые гроздья.

Еще дальше… Виден пологий склон оврага, по нему неровной строчкой протянулся заячий след.

Вот здесь, у старой березы, они расстались. Здесь вчера наговорили они друг другу много горьких, обидных, запальчивых слов.

Отсюда ее лыжня свернула в сторону, на просеку, ведущую к окраине города.

Лейтенант остановился и долго смотрит на свою вчерашнюю лыжню, осиротевшую, одинокую.

Он будет приходить сюда каждый день. Будет ждать ее, чтобы сказать:

— Прости. Я был неправ.

Ведь она вернется, правда?

Вера проводила его до проходной.

— Так ты обязательно приходи, — еще раз напомнила она. — Уж очень хочется, чтобы этот день был особенным, праздничным. Ведь в жизни раз бывает восемнадцать лет…

Знаешь, я хотела пригласить всех, всех своих подружек. Да только мама сердится. Опять, говорит, придется стулья у соседей занимать, да и шумно очень.

Николай твердо обещал прийти.

С тем и расстались.

Разговор этот происходил в прошлую субботу, неделю назад. Сегодня у Веры день рождения. А Николай, как на зло, назначен в наряд, дневальным по роте. Вот незадача-то! Сразу сказать командиру постеснялся, а теперь вот мучайся, переживай.

Солдаты готовились к увольнению в город: подшивали свежие подворотнички, гладили мундиры, чистили сапоги.

Николай с завистью смотрел на них, а на сердце у него кошки скребли.

Подошел рядовой Сотников, лучший друг Николая, шутливо толкнул его плечом:

— Чего надулся? О будущей теще, что ль, задумался!

— Иди ты… знаешь куда? — огрызнулся Николай.

— Знаю. В город. В кино. Вот они — два билета.

Николай вздохнул.

— Ну, правда, Коля, может, случилось что? — участливо, вполголоса опросил Сотников.

— У Веры сегодня день рождения. А я — сам видишь…

— Николай отвернулся, в горле у него перехватило.

— Да-а, — протянул Сотников. — Худо, брат. А она, значит, даже и не знает, что ты в наряде?

— Нет… Слушай, Петька, друг. Забеги к ней, предупреди, а?

— Вообще-то… это, конечно, можно, — как-то сразу потускнел Сотников. — А где она живет?

— На Заветной, 25. За радиозаводом.

Сотников прикинул в уме, покачал головой.

— Не успею. Не по пути мне. Да и далеко очень. Ты уж извини, пожалуйста. — Он виновато развел руками.

Николай зло чертыхнулся. «Тоже мне, друг называется, — в сердцах подумал он. — Ну, погоди, Петька…» Мимо проходил ефрейтор Кандыба. Николай — к нему.