Виктор Хмара - Сорняки среди цветов

Конечно, «теплые» письма пришли — и от тебя, Виктор, и от твоей мамы. Но к тому времени Рита уже прочитала то письмо.

Ты помнишь ответ на него?

«Витя, это не ты писал! Ты не мог, нет, не мог написать такое письмо…»

Но ты и не собирался оправдываться, лейтенант. В своих последующих письмах ты бубнил что-то насчет вещей, сетовал на то, что зря Рита посылает письма авиапочтой, транжиря деньги…

«С моими родителями ты никогда не примиришься, — писал ты ей. — А я этого не позволю… Они воспитали и вывели меня в люди, сделали из меня человека (!). И если бы не они, разве смогли бы мы купить шифоньер и все остальное, тем более костюм…»

Пожалуй, не стоит больше цитировать твоих писем, Виктор. Будто два человека писали их: один тот, что на велосипеде мчался в стужу из Острова в Псков, повторял клятву на берегу Невы, а другой — скряга, огорченно разглядывающий на конверте лишнюю почтовую марку.

Скажу откровенно, Виктор, я не поверил так же, как и Рита, что это ты писал ей последние письма. Я не поверил и твоему отцу, когда он мне сразу же сказал:

— А о чем может быть речь? У Виктора есть новая девушка.

Но, когда я встретился с тобой дома, а потом ты сам пришел ко мне в гостиницу, я понял: Рита ошиблась. Она искала, хотела увидеть в тебе то, что ты сам, не без помощи, конечно, своих родных, растоптал, смешал с грязью. Каким жалким и ничтожным показался ты мне рядом с ее огромной любовью. Нет, не тебе предназначалась ее любовь! Сидел передо мной молоденький лейтенант, а мне казалось, что это тюфяк, набитый прелой соломой. Ты уж прости за грубоватую откровенность. Ведь мы с первой встречи договорились не играть в прятки.

Я старался смотреть тебе в глаза. Мне хотелось увидеть в них легкую рябь Горохового озера, белые ночи Ленинграда, ощутить, понять то, чем жила Рита.

Неужели этого не было? Неужели это только фантазия влюбленной девушки?

Было. Все было, Виктор. Ты согласно кивал головой, боясь поднять глаза. Ты ничего вразумительного не мог сказать. И только одна фраза осталась в моей памяти:

— Зачем тянуть резину? Пусть дает согласие на развод…

И тогда я понял, что говорить с тобой не о чем. И не знаю почему, но в ту минуту я вспомнил десятерых юношей-моряков с Камчатки, отдавших свою кожу для спасения жизни обгоревшему ребенку…

Друг познается в беде. В трудную минуту, Виктор, ты бросил Риту, поступив как трус, как негодяй. Как же после этого смогут верить тебе твои товарищи? Не подведешь ли ты их в час испытаний?

Рита согласилась на развод. Суд счел целесообразным развести вас. Но точку ставить рано. О многом следует тебе поразмыслить, Виктор. Тебе еще жить и жить. Юность свою ты уже замарал. Народ говорит: «От своего хвоста не уйдешь». Впереди суровый возраст. Каким-то ты станешь?

Вот и кончилась твоя первая любовь, Рита. Будто и не было белых ночей Ленинграда. Будто приснились тебе ландыши на берегу Горохового озера. Будто не ты и Витя, а кто-то другой — наверное из фильма — клялись в верности на всю жизнь. Что ж, может, и лучше, что случилось это сейчас, а не много лет спустя.

Я видел твоих друзей по институту. Это они позаботились о твоем лечении, выхлопотав тебе путевку в санаторий, где ты пробыла четыре месяца. И не осталось от болезни никаких следов. Глядя на тебя, веселую, жизнерадостную девушку, я вначале даже не поверил, что ты и есть Маргарита Сысоева (теперь опять Спиридонова).

У тебя хорошие друзья, Рита! С ними ты никогда и нигде не пропадешь. Сбудутся все твои мечты. И я знаю, верю, к тебе еще придет большая, красивая любовь.

И снова письма. Десятки, сотни — со всех концов страны. Труженики заводов и полей, учителя и врачи, студенты и школьники, солдаты и офицеры проявляют глубокую заинтересованность к судьбе двух молодых людей. Они не хотят, не могут оставаться в стороне, молчать.

«Мы обсуждали статью на цеховом собрании, — пишут рабочие цеха № 6 Государственной обувной фабрики в Ростове-на-Дону. Нас возмутило поведение лейтенанта Сысоева. Он хотел „без шумихи“ порвать с Ритой, а нам кажется, что пришла пора заговорить о таких поступках во весь голос. У строителей нового, коммунистического общества должны быть чистые руки и светлые помыслы. Каждый такой поступок надо выносить на суд общественности — тем скорее мы с ними покончим».

«Кто такой Виктор после всего этого? — спрашивает техник со станции Топки Томской железной дороги Антонина Ляхова. — Конечно, трус. Иного слова и не подберешь. Он испугался первой в его жизни трудности. Человек, прошедший по изрытой ямами и ухабистой дороге, никогда так не поступит. Видимо, легко жилось Виктору за спиной папы и мамы. Поэтому первое испытание и выбило его из колеи.

Я верю, Рита вылечится, в этом нет сомнения. А вот вылечится ли Виктор от своей болезни — трусости и подлости, нужно услышать от, него самого. Ведь твоя болезнь, Виктор, страшнее Ритиной. Тут уж поистине медицина бессильна. И никакой-то любви у тебя не было, ибо настоящая любовь поднимает человека, будит в нем все самое хорошее, чистое, толкает на преодоление преград. Я это по себе знаю».

Эту же мысль развивает секретарь партийного бюро одного из колхозов Вельского района Архангельской области А. Челпанов. Обращаясь к Рите, он пишет: «Не думайте, что таких подлецов, как Виктор, много. Нет, их единицы, и мы их выведем на чистую воду, мы их вытравим из нашей жизни. Верьте людям, Рита. Их миллионы — настоящих, честных, верных долгу и семье.

Виктор прав в одном: следы туберкулеза иной раз и остаются (правда, теперь все реже и реже — медицина шагает вперед!), но он не понял и ему, по всей вероятности, не понять, что человек со следами туберкулеза может иметь благородную душу и золотое сердце, что такой человек принесет людям пользы и радости гораздо больше, нежели подобные Сысоевым — с чистыми легкими, но с грязной до отвращения душой».

«Не захотел бы я с вами, Виктор Сысоев, делить службу солдата, полную всяческих трудностей, — откровенно признается капитан В. Зубков из города Кривой Рог. — В своей душе, если она у вас есть, вырыли вы грязную яму, которую вам ничем не закрыть.

С моей женой случилось то же, что и с Ритой. Но у меня даже мысли не было, чтобы оставить ее, мою славную спутницу жизни, с которой мы подружились еще на школьной скамье. Вот уже семь лет живем мы вместе, и растут у нас наши радость и утеха — пятилетний Андрюшка и трехлетняя Галка. И никаких следов; от болезни не осталось у жены.

Я не так много прожил: мне всего 29 лет. Но я хочу обратиться ко многим родителям. Для воспитания своих детей вы не жалеете буквально ничего, отдаете им свою душу, но иной раз получается так, что в самый ответственный период их жизни, когда они выходят на самостоятельный путь, вы оказываете им медвежью, услугу. Это видно и на примере семьи Сысоевых. Не ошибусь, если скажу, что часто молодые семьи разваливаются под прямым воздействием свекровей и свекров, тещей и тестей. Об этом стоит поговорить всерьез».