Владимир Савицкий - Решающий шаг

Когда же «младшие», все пятеро, по-прежнему радушно открыли на его робкий звонок дверь своего жилища, он испытал благотворное потрясение, часто знаменующее собой выход из кризиса. Его словно поддержали под руку в тот момент, когда, оглушенный и отчаявшийся, не ведая, что творит, словно в страшном сне, он пускался в путь по шаткой доске, проложенной над бездной.

Его поддержали, и перед ним вновь раскрылась вся неоднозначность, вся бесконечная сложность бытия, долгие годы скрытая добровольно нацепленными в довоенной юности шорами, упорно мешавшими заглянуть в глубину и различить достоверную, подлинную сущность вещей и явлений, скрытую за внешней окраской.

Его поддержали и помогли ему вновь поверить в себя в этот лихорадочный, этот безумный период его жизни.

Строгость и стойкость и одновременно терпимость и милосердие, заложенные в сознание дочерей тем отцом, перед которым и он преклонялся, по-разному преломились в тяжком испытании. Он не смел упрекнуть жену в том, что она навсегда закрыла перед ним дверь их бывшего дома, что ему не было разрешено теперь традиционно отметить вместе со всеми, кто помнил тестя, его день рождения, — и даже зайти поздравить дочь! — и он восхищался благородством ее сестры, так естественно и так щедро давшей ему возможность заглянуть в тайники простой и чистой души.

Надо прожить целую жизнь, чтобы понять, как редко встречаются на нашем пути такие тайники — и как бездумно подчас пренебрегаем мы ими.

Приезжая к «младшим» на их семейные праздники — каждый раз с таким расчетом, чтобы не повстречать там жену и дочь и не потревожить их покой ненужным осложнением, — он входил в заваленную детскими вещами квартиру с таким чувством, с каким истинно верующие входят, вероятно, к своему исповеднику, надеясь и на этот раз получить отпущение грехов.

Чего, собственно, я сюда примчался? Увидеть ее еще раз? Или… или, быть может, для того, чтобы воскресить в памяти, как столько-то лет назад я шел, я летел по дорожкам этого самого Поля счастливейшим из смертных?

Да… Сегодня мне такой допинг не повредит, пожалуй.

Стояла белая ночь, ее класс праздновал окончание школы и гурьбой возвращался от реки. Я двигался впереди маленькой ватаги, и под руки меня держали с одной стороны восхитительно красивая и умная девушка, моя дочь, а с другой — самый яркий, самый веселый парень в классе, и я был счастлив великим счастьем.

Дочка взяла важный рубеж, и взяла неплохо, я вроде бы тоже завершил что-то очень важное, какой-то этап своей жизни, целиком прошедший под знаком ее близости, ее присутствия рядом, на душе у меня было светло и радостно, словно это не они, а я сдал наконец все экзамены. Для ее товарищей и подруг я оказался чем-то вроде точки опоры, пусть на одну только ночь, но ведь остальные родители давным-давно или отстали поодиночке и ушли спать, или плелись где-то далеко в хвосте. А я не мешал ребятам — я знал это точно, — и шел я во главе отнюдь не по праву взрослого, которому кем-то поручено идти впереди, а по их собственному одобрению и выбору.

«Прикрепленная» на эту ночь к классу учительница тоже двигалась где-то сзади; директор школы поручила ей отвечать за все происходящее, но контролировать поступки трех десятков сумасбродов, вышедших уже фактически из ее подчинения, она едва ли могла. К счастью, этого и не требовалось, ибо я, полностью безответственный в тот вечер, спокойно и уверенно вел ребят за собой сквозь джунгли «выпускной» ночи. Они чувствовали себя со мной свободно, не стеснялись и пели какие-то хрупкие, исполненные жажды свершений свои песни, и моя дочь, мое будущее, была рядом, и тоже ощущала себя на равных со мной.

Она всегда себя так со мной чувствовала — могла так чувствовать. Я не имел привычки подчеркивать свое превосходство или ссылаться на пресловутый родительский авторитет. Напротив, как только я угадал в ней созревшую уже способность мыслить самостоятельно, я сделал все, чтобы стушеваться, я стал подыгрывать ей в духе одного из самых любимых моих литературных героев — бравого солдата Швейка, я почти никогда не выкладывался перед ней полностью, сознательно оставляя резервную зону; она может очень пригодиться как для отступления, так и для наступления.

Я повторяюсь, кажется, что поделаешь, мысли перескакивают, смешивают в кучу все происходившее тем летом. После выпускного вечера праздновали еще ее день рождения, и чуть ли не весь класс явился к нам на дачу — или это было за год до того, когда они кончили девятый? Ах, какой это был день, какой волшебный день, всем было тогда весело, — смею думать, даже больше, чем весело, всем было одинаково хорошо, отлично, все замечательно чувствовали себя на этом празднике, неожиданно затянувшемся до глубокой ночи, и я был его душой. Пусть это смешно, я горжусь этим.

Честно говоря, мы рассчитывали на один только обед. Приедут дети, погуляют, покупаются, поиграют в пинг-понг, потом пообедают и уедут. Так все и шло, сели обедать, а к обеду были заготовлены разные напитки — море безалкогольных, и сухое вино, и немного шампанского, и, как всегда, приличный запас хорошо настоянной по рецепту тестя водки. И когда мы все, хозяева и гости, взрослые и эти птенцы, вперемешку, человек двадцать пять, не меньше — своих малышей «младшая» устроила за отдельным столиком, — когда все мы сели за огромный, до последнего миллиметра раздвинутый стол, выяснилось, что мои дорогие мальчики и девочки вовсе не прочь выпить по рюмке водки, а безалкогольные напитки воспринимают лишь как средство утоления жажды.

И я налил им нашей вкусной, чистой, без сивухи водки — да не осудят меня строгие моралисты; мы с тестем нисколько не сомневались в том, что напиток этот не может повредить русскому человеку, если он приучен потреблять его в меру, если он в о с п и т а н — то есть заранее, в семье, подготовлен к тем искушениям, которые готовит ему его завтрашняя взрослая, самостоятельная жизнь.

Не тревожьтесь, мои действия не были бесконтрольными, много водки я им не дал — рюмки по две девочкам, рюмки по три ребятам, да и рюмки у нас на даче были крохотные, из очень толстого стекла, я привез их когда-то из Чехословакии. Но этой скромной порции оказалось достаточно, чтобы подчеркнуть их равноправие и поднять настроение, чтобы в каждом из них вдруг проклюнулась индивидуальность, и те, кого мы еще утром скопом называли «детьми», превратились, как по мановению волшебной палочки, в маленьких мужчин и маленьких женщин, и сидевшую рядом со мной Люську, которую со второго класса у нас в доме все звали Люськой, мне показалось необходимым называть Людмилой Павловной. И покраснела же она!

Словом, после обеда собравшаяся в тот день компания сплотилась настолько, что никто не уехал, все остались, чтобы еще побыть вместе, и снова гуляли, и купались, и играли в волейбол, и как-то спонтанно возникло ощущение, что необходим такой же веселый и дружный ужин, и спешно был организован поход в магазин за продовольствием, и был ужин, и опять никому не хотелось уходить, и лишь глубокой ночью мы с дочкой провожали всех на станцию к последней электричке, и светила луна, и бренчала гитара, и шутки и смех, как росой, забрызгивали придорожные кусты, и соловьи откликались как-то особенно охотно и лихо, и один парнишка — единственный, за кем я не уследил, — танцевал всю дорогу лезгинку, стараясь держаться все время спиной к станции и лицом к нам…