Владимир Савицкий - Решающий шаг

— Мне очень плохо, — уже осознанно сказал я, ощутив наконец на ногах не сапоги, а уютные домашние тапочки. — Пойду прилягу, пожалуй…

Все ошеломленно молчали.

Неверными шагами я выбрался в небольшую прихожую и стал шарить рукой по двери — вся середина ее была увешана разной величины и формы затворами. Ни один не поддавался, в прихожей скопилась полутьма, я задыхался — чьи-то проворные лапки душили меня, пытались остановить сердце…

— Откройте! Скорее! — из последних сил воскликнул я.

Мелькнула чья-то обнаженная до локтя рука, Дашина как будто, дверь распахнулась, и освещавшие площадку лучи заходящего солнца окончательно вернули мне ощущение реального мира.

Переступив порог, я торопливо, с каким-то сладострастием захлопнул за собой проклятую дверь.

Вошел к себе, прилег на кушетку, яростно продолжал дымить.

Полного успокоения мне солнце не принесло; в мое окно оно било изо всех сил, но дрожащие, скачущие буквы и неровные строчки письма несчастной матери горели, словно на экране, на стенах, на потолке — повсюду.

Я был далек от непосредственных параллелей. Я знал, что Дашеньке не восемнадцать, а двадцать четыре или даже двадцать пять, я своими ушами слышал, как спокойно парировала она все упреки и угрозы, я не сомневался в том, что она пойдет своим путем. Опечалится непримиримостью дорогих ей людей, но пойдет: она-то ведь давно уже покончила со всеми сомнениями…

Я прекрасно понимал все это, и все же… Имел ли я право оставить ее одну?

Буквы на стене постепенно стали меркнуть, я рассуждал все хладнокровнее. Вот ведь что интересно: с теми, кто осуществляет опеку, трагедии уже не произойдет, их жизни худо-бедно состоялись… А вот с теми, кого опекают… Допустим, счастье Даши окажется недолгим. Что это меняет? Разве не может случиться, что счастье это окажется единственным во всей ее долгой жизни, что эти месяцы согреют потом годы одиночества или, еще хуже, десятилетия привычки… У нее-то как раз будет, что вспомнить — не наряд на свадьбе, т а к о й ж е, к а к у в с е х, а свое, теплое, родное, невыдуманное, реальное счастье. Счастье это выстрадано ею, она в нем уверена… Отказаться от того, что уже есть, во имя призрачной надежды, что у нее получится «как у людей»?..

Но не тираны же Козловы, не изуверы какие-нибудь. Милые, вполне современные люди, желающие добра дочери и внучке, они так уверены в своей правоте, что… наверняка отбросят, не задумываясь, все мои сомнения и все прозрения, мелькавшие в моем мозгу, пока длилось заседание трибунала, если бы я даже решился им все это высказать.

Жаль мне их, так бесконечно жаль…

А ловко я все-таки вырвался из западни, ничего не скажешь!

Но Даша, Даша осталась…

С мыслью о Дашеньке я задремал. Удар грома разбудил меня. Солнца не было и в помине, черная туча висела над городом, ливень хлестал как из ведра, а на балконе сохла моя скромная мужская стирка…

Вскочив с кушетки, я кинулся снимать белье. Случайно бросил взгляд вниз и увидел, как из нашего подъезда вышла Даша. Без зонта, словно слепая, она двинулась прямо под потоки воды. Ее ноги в легких туфлях вяло шлепали по мгновенно покрывшемуся лужами асфальту.

«Бедная девочка», — подумал я и уже собирался спрятаться назад, в сухую комнату, но в этот момент из росших на газоне кустов сирени вырвался мужчина высокого роста и кинулся к Дашеньке. Судя по тому, что мужчина был насквозь мокрый, можно было предположить, что он стоял там уже давно.

Торопясь навстречу Даше, мужчина зацепился ногой за ограждавшую газон толстую проволоку, споткнулся, упал…

— Витенька! — донесся до меня Дашин голос.

Она подбежала к поднимавшемуся с земли человеку, ее руки заботливо отряхнули его, мокрого, потом она прижалась лицом к его мокрой груди.

Зависть пронзила мне сердце.

Мужчина судорожно обнял ее, расстегнул торопливо плащ, не снимая, накрыл им Дашеньку с головой, и так вот, прижавшись друг к другу, они медленно двинулись по направлению к улице и стали исчезать за стеной дождя.

Я стоял не двигаясь — боялся спугнуть в себе что-то. Зависть прошла, мне было стыдно и радостно очень.

В это время на соседнем балконе раздался сдавленный вскрик.

Я осторожно повернул голову и увидел Елену Игнатьевну. Вцепившись в жиденькие перила, она не отрываясь глядела туда, куда только что смотрел я. По растрепавшимся седым волосам ее и сморщенному лицу на старенькую кацавеечку стекала вода.

Федор Иванович Рябов попал в варьете случайно.

Рябов вел регулярную жизнь; ни один из ее привычных циклов ничего похожего на посещение варьете не предусматривал.

Заглянуть в ресторан в другом городе, в дни командировки или летнего отдыха, было нормально; пообедать изредка в какой-нибудь местной харчевне со школьным приятелем или нагрянувшим из столицы начальством тоже было в порядке вещей.

Но тащиться в некое сомнительное заведение специально, вечером, после работы, с компанией знакомых, родственников или, тем более, с кем-то из домашних?.. Старинное русское: раз ресторан — значит, кабак — продолжает довлеть над нами.

Тем более дома супруга стряпала хоть куда, и занималась этим охотно: искала в кухонных премудростях отдыха от назойливых буквочек, цифр, слов и формул, долгие годы мертво мелькавших перед ее корректорским взором. Особенно удавались Ксении Петровне салаты, их было в ее арсенале до двадцати сортов; умело экспериментируя, она продолжала изобретать все новые. Трудно сказать, что побуждало ее к этому, во всяком случае не стремление угодить мужу.

Сам же Рябов был, можно сказать, гурманом по профессии. Как раз к тому времени, что его назначили директором небольшой кондитерской фабрики, он пришел к пониманию простейшей истины: наедаться до отвала означает всего-навсего лишать себя первозданной радости голодания. Он сформулировал даже для домашнего употребления скромную жизненную философию, основанную на принципе: вкусно есть и не жиреть — в буквальном и, если угодно, в переносном смысле.

Стоит ли удивляться тому, что варьете Федор Иванович посетил впервые, когда ему стукнуло верных сорок четыре?

Людочка, доченька, с толку сбила.

— Папуля, — вкрадчиво сказала она, вручая отцу новехонький диплом об окончании института. — Как думаешь, не обмыть ли нам эти корочки?

— Давай! — обрадовался Рябов. — Устроим сабантуй. Родню соберем и подружек твоих. Отметим.

Его огорчало, что друзья у Люды были исключительно женского пола. И выпить толком не с кем, и девочка все одна… Дымит вон, бедняжка, изо всех сил, а отчего? От нарушения исконных законов природы, от «физиологического перекоса», говаривал один старый доктор…

— Нет! — отрезала Люда. — Надоели! Не желаю ни родни, ни этих дурех — тем более многие уже разъехались. Мой день или не мой?!