Антон Макаренко - Педагогическая поэма. Полная версия [litres]

– Добре. Пойдем в хату…

Мы тоже направляемся к белому дому. Воловик, старый, видно, шамкает в темноте:

– Хорошо это у вас, как у людей раньше было…

– Чего это?

– Да вот, видите, с крестным ходом молотите, по-настоящему.

– Да где же крестный ход! Это знамя только. И попа у нас нету.

Воловик немного забегает вперед и жестикулирует палкой в воздухе:

– Да не в том справа, что попа нету. А в том, что вроде как люди празднуют, выходит так, будто праздник. Видишь, хлеб собрать человеку – торжество из торжеств, а у нас люди забыли про это.

У белого дома шумно. Как ни устали колонисты, все же полезли в речку, а после купанья и усталости как будто нет. За столами в саду радостно и разговорчиво, и Марии Кондратьевне хочется плакать от разных причин: от усталости, от любви к колонистам, оттого, что восстановлен и в ее жизни правильный человеческий закон, попробовала и она прелести трудового свободного коллектива.

– Легкая была у вас работа? – спрашивает ее Бурун.

– Не знаю, – говорит Мария Кондратьевна. – Наверное, трудная, только не в том дело. Такая работа все равно – счастье.

За ужином подсел ко мне Силантий и засекретничал:

– Там, это, сказали вам, здесь это, передать, значит: в воскресенье к вам люди, как говорится, придут, насчет Ольки, видишь, какая история.

– Это от Николаенко?

– Здесь, это, от Павла Ивановича, старика, значит. Так ты, Антон Семенович, как это говорится, постарайся: рушники, видишь, здесь это, полагается и хлеб, и соль, и больше никаких данных.

– Голубчик, Силантий, так ты это устрой все.

– Здесь, это, устрою, как говорится, так, видишь, такая, брат, история: полагается в таком месте выпить, самогонку или что, видишь.

– Самогонку нельзя, Силантий, а вина сладкого купи две бутылки.

В воскресенье пришли люди от Павла Ивановича Николаенко. Пришли знакомые: Кузьма Петрович Магарыч и Осип Иванович Стомуха. Кузьму Петровича в колонии все хорошо знали, потому что он жил недалеко от нас, за рекой. Это был разговорчивый, но не солидный человек. У него было засоренное песчаное поле, на которое он почти никогда не выезжал, и росла на том поле всякая дрянь, большей частью по собственной инициативе. Через это поле было протоптано неисчислимое количество дорожек, потому что оно у всех лежало на пути. Лицо Кузьмы Петровича было похоже на его поле: и на нем ничего путного не растет, и тоже кажется, будто каждый куст грязновато-черной бороденки растет по собственной инициативе, не считаясь с интересами хозяина. И по лицу его были проложены многочисленные тропинки морщин, складок, канавок. От своего поля только тем отличался Кузьма Петрович, что на поле не торчало такого тонкого и длинного носа.

Осип Иванович Стомуха, напротив, отличался красотой. Во всей Гончаровке не было такого стройного и красивого мужчины, как Осип Иванович. У него был большой и рыжий ус и нахально-скульптурные, хорошего рисунка глаза; он носил полугородской, полувоенный костюм и умел всегда казаться подтянутым и тонким. У Осипа было много родственников из очень заможнего селянства, но сам он почему-то земли не имел, пробавлялся охотой. Он жил на самом берегу реки в одинокой, убежавшей из села хате.

Хоть и ожидали мы гостей, но они застали нас слабо подготовленными – да и кто его знает, как нужно было готовиться к такому непривычному делу? Впрочем, когда они вошли в мой кабинет, в нем было солидно, тихо и внушительно. Застали они только меня и Калину Ивановича. Гости вошли, пожали нам руки и уселись на диване. Я не знал, как начинать. Осип Иванович обрадовал меня, когда начал просто:

– Раньше в таких делах про охотников рассказывали: шли мы на охоту та проследили лисицу, красную девицу, а та лисица – красная девица… та я думаю, что это не надо теперь, хоть я ж и охотник.

– Это правильно, – сказал я.

Кузьма Петрович засеменил ногами, сидя на диване, и помотал бороденкой:

– Дурачество это, я так скажу.

– Не то что дурачество, а не ко времени, – поправил Стомуха.

– Время разное бываеть, – начал поучительно Калина Иванович. – Бываеть народ темный, так ему еще мало, он еще и сам всякую потьму на себя напускаеть, а потом и живеть, как остолоп какой, всего боиться: и грома, и месяца, и кошки. А теперь совецькая власть, хэ-хэ, теперь разве заградительного отряду надо бояться. а то все не страшно…

Стомуха перебил Калину Ивановича, который, очевидно, забыл, что собрались не для ученых разговоров:

– Мы просто скажем: прислал нас известный вам Павел Иванович и супруга его Евдокия Степановна. Вы – как отец здесь, в колонии, так чи не отдадите вашу, так сказать, вроде приблизительно дочку Олю Воронову за ихнего сына Павла Павловича, он же теперь председатель сельсовета.

– Просим нам ответ дать, – запищал и Кузьма Петрович. – Если есть ваше такое согласие, как уже и батько хотят, дадите нам рушники и хлеб, а если такого согласия вашего не последует, то просим не обижаться, что побеспокоили.

– Хэ-хэ-хэ, того будет малувато, что просим не обижаться, – сказал Калина Иванович, – а полагается по этому дурацькому вашему закону гарбуза домой нести.

– Гарбуза не сподиваемося, [151] На отказ не рассчитываем . Родственники невесты, по украинскому обычаю, отказывая сватам, преподносили им тыкву ( укр. – гарбуз). – улыбнулся Осип Иванович, – да и время теперь такое, что гарбуз еще не вродился.

– Она-то правда, – согласился Калина Иванович. – То раньше девка, гордая если сдуру, так она нарочно полную комору гарбузов держала. А если женихи не приходили, так она, паразитка, кашу варила. Хорошая гарбузяная каша, особенно если с пшеном…

– Так какой ваш родительский ответ будет? – спросил Осип Иванович.

Я ответил:

– Спасибо вам, Павлу Ивановичу и Евдокии Степановне за честь. Только я не отец, и власть у меня не родительская. Само собой, нужно спросить Олю, а потом для всяких подробностей надо постановить совету командиров.

– А это мы вам не указчики. Как по новому обычаю полагается, так и делайте, – просто согласился Осип Иванович.

Я вышел из кабинета и в следующей комнате нашел дежурного по колонии, попросил его протрубить сбор командиров. В колонии чувствовались непривычные горячка и волнение. Набежала на меня Настя, со смехом спросила:

– Где эти рушники держать? Туда же нельзя нести? – кивнула она в кабинет.

– Да подожди с рушниками, еще не сговорились, вы здесь где-нибудь близко побудьте, я позову.

– А кто будет завязывать?

– Что завязывать?

– Да надевать на этих… сватов, чи как их?

Возле меня стоял Тоська Соловьев и держал под мышкой большой пшеничный хлеб, а в руках – солонку, потряхивал солонкой и наблюдал, как подскакивают крупинки соли. Прибежал Силантий.