Николай Кочин - Нижегородский откос

Постановлением Совета Министров РСФСР писателю Николаю Ивановичу Кочину за трилогию «Юность», «Нижегородский откос», «Гремячая Поляна» присуждена Государственная премия РСФСР имени М. Горького 1978 года.

Сенька вошел в светлый просторный зал с портретами великих ученых на стенах, где вокруг стола сидели важно профессора в сюртуках и манишках, и одурел от страха. Он каким ушел из деревни, таким и заявился сюда: в посконной рубахе до колен, в залатанных портках и в лаптях с дерюжьими онучами. Ноги в лаптях ему тут же удалось спрятать под стол, пусть не мешают поступлению в вуз. Он терпеливо ждал. У большого стола экзаменовали девицу с длинными косами, в узкой юбке, перехваченной в талии лакированным ремнем с пряжкой. «Из этих, из энтиллигенток».

Вдруг к нему подошел профессор Мошкарович, элегантный красавец мужчина, и сел рядом.

— Ну-с, займемся теперь с вами, — сказал он. — Вы — Пахарев?

— Я Пахарев.

— Из деревни?

— Из села. Дальнеконстантиновского уезда Нижегородской губернии.

— Там была Симбилейская вотчина графов Орловых… при крепостном праве. Тех Орловых, которые дали России Григория — фаворита Екатерины. Это ваши баре?

— Да, мой дед при крепостном нраве был графский.

— Итак, приступаем… по существу…

Мошкарович задавал ему вопросы о Гомере, о Данте, о «Молении Даниила Заточника» Сенька ежился, ерзал на месте: слыхом не слыхивал он этих имен. И сам себе казался жалким. Все в том же индифферентном тоне профессор спросил об Ибсене, о Шекспире, о темных разночтениях в «Слове о полку Игореве». И Сенька заерзал еще беспокойнее.

«Наверно, он меня считает совсем дураком, — подумал Сенька, — Зря я вломился в этот храм науки. Со свиным рылом да в калашный ряд».

— Но ведь вы что-нибудь да читали? — спросил профессор участливо.

— Даже очень много.

— Даже много. А что именно?

Торопясь и заикаясь от волнения, Сенька принялся перечислять все, что он перечитал за свою короткую жизнь. «Историю» Карамзина, Библию, Жития святых, Матвея Комарова, Рокамболя, всю серию Натпинкертонов и Шерлок Холмсов, Буссенара.

— Действительно много, и я этого не читал, — сказал довольным голосом профессор. — Впрочем, о Комарове, авторе «Милорда», я слышал… у Некрасова про него сказано:

Заметьте: «Милорда» глупого». И как это вам посчастливилось столько прочесть?

— Мы, деревенские, покупали эту книгу у тряпичников за куриные яйца. Это я вам перечислил не все, что прочитал.

— Прочитали вы немало, и не все это — вздор. Но лучше бы некоторые книги вовсе не читать. Есть еда, которая только засоряет желудок и ведет к самоотравлению организма. То же случается и с книгами. Книги — это ведь не только орудие просвещения, но в такой же степени и затемнения… Есть книги и книги… Вы что окончили?

— Педагогические курсы.

— Для поступления в вуз этого явно недостаточно.

— Что делать. Страсть хочется учиться.

Профессор поднялся с грустным лицом. Сенька тоже поднялся и вышел из-за стола: все ясно.

— Это… это… лапти?

— Да, лапти.

— Из чего они?

— Из лыка.

Профессор посмотрел на его ноги и изобразил деланное недоумение.

Сенька пояснил:

— Из лыка. Обдирают липу, получается лубок. Его обделывают и плетут лапти. Дешево и вольготно. Даже на главной улице есть учреждение «Чеколап» — чрезвычайная комиссия по заготовке лаптей.

— Видел, но не умел расшифровать. Это вы их сами сшили?

— Сам сплел.

— Н-да! Лапти. Не знал. Из лыка. Лапти, значит, плетут… Чудеса. Лапотная Россия собралась изучать Гомера. Ну что ж! Пожелаем вам успешно плести лапти.

Он поклонился Сеньке и бесшумно и грациозно отошел к экзаменационному столу.

«Иду ко дну, — решил Сенька. — Экая деревенщина. Видно, век лапти плести».

Но тут подошел к нему профессор Астраханский. Он читал в институте курс древней истории и был человеком деликатным, мягким, говорил тихо, робко. Ученик Ключевского, он после окончания Московского университета всю свою жизнь провел за изучением исторических сочинений, знал в совершенстве древние и новые языки и на старости лет достиг звания академика. Но в ту пору он был рядовым профессором педагогического института.

Астраханский — сын нижегородского священника, знал простонародие. И о Сеньке уже составил свое впечатление: «Вижу я в котомке книжку, знать, учиться ты идешь…»

Он старался задавать Сеньке самые элементарные и доступные деревенскому пареньку вопросы, но ничего не получалось. Изо всей римской истории Сенька знал только о Нероне, который сжигал христиан, да о Спартаке, который поднял рабов, и то в такой фантастической интерпретации, что лучше бы и не знать. Наконец, выбившись из сил, профессор напал на золотую жилу: он спросил об аграрных реформах Гракхов. Глаза экзаменующегося оживились, вспыхнули веселым огнем, и Сенька, который начитался из местных газет о Гракхах, закатил агитационную речь об эксплуатации мужиков помещиками всего мира. Он заклеймил нижегородских помещиков Шереметевых, Орловых, Пашковых, выложил все, что знал от дедушки и бабушки. Все это к римской истории не имело, разумеется, никакого касательства, но это имело касательство к трагедиям последующих лет. Сенька рассказал красочно о разновидностях нищих на Руси, о попрошайничестве как промысле, который особенно был развит в Лукояновском уезде; о хронических крестьянских голодовках, об осиновой коре, жмыхе и лебеде как подсобном корме скота и пище деревенских жителей в ту пору, о земельных реформах, которые он проводил в бытность комбедов, о разгроме помещичьих усадеб.

Астраханский не перебивал его, не выправлял. Он внимательно изучал Сеньку, следил за ходом непритязательной логики, за причудами самобытного ума. И вдруг Сенька вспомнил о Гракхах, спохватился и похвалил их за сочувствие к деревенской бедноте. В душе он считал Гракхов большевиками древнего Рима и в честь их прочитал газетное стихотворение:

Профессор сдержанно внимал. И после спросил робко:

— Это кто же так написал?

— Демьян Бедный.

— Бедный? А как его фамилия?