Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1957 года]

— Уже обиделся! — примирительно заговорил Штрикер, подходя к Бунчужному и обнимая его.— И откуда у тебя? Кажется, не из столбовых дворян! Но оставим, если неприятно. Да. Ты пойми, сколько всюду претензий. В каждом городе что-то там изобретают. Носятся с мировыми открытиями. С мировыми! На меньшее никто не соглашается! Вот почему, говорю, неприлично старому, настоящему, божьей милостью, ученому идти со всеми этими в ногу.

Штрикер расхаживал по столовой и потирал мягкие, в подушечках, руки; под ногами его скрипели доски паркета. Бунчужный подумал, что под ногами его и домочадцев пол никогда не скрипел.

— Делают мировые открытия, и это всерьез, — продолжал Штрикер. — Честное слово, без риторических гипербол. Звенигородский научно-исследовательский институт. Бирзуловская академия! Заходишь этак из любопытства, а тебе навстречу — академик! Деревенский парень. Ни усов, ни бороды. И думаешь — так-так... А настоящие ученые сидят где-то по лабораториям и перемывают пробирки.

«Обида?»

— Но кто тебе не дает заняться настоящей наукой? Пробирки найдется кому мыть! — возразил Бунчужный.

— Младенец! Разве сейчас кому-нибудь нужна наука? Нужна власть! Сила! Раньше правда была на конце меча, а ныне, в век техники — на конце дальнобойной пушки.

— Позволь... — растерялся Бунчужный от неожиданной напористости гостя. — Что-то не пойму тебя. Ты стоишь за оправдание грубой силы, обмана, вероломства в отношениях людей и государств? Но какое это имеет отношение ко мне, к тебе, к нашему советскому обществу?

— Наивный...

В это время вошли дамы, Марья Тимофеевна пригласила к столу.

— Что же это моей крестницы нет? Позвони ей, Федор, пусть придет. На руках ведь держал, помогал в купель погружать. И Ниночку пусть прихватит. Как ее Лазарь?

Штрикер вдруг спохватился.

— А я и забыл. Одну минутку.

Он вышел в коридор и вместе со стариком Петром принялся развязывать чемодан.

— У вас тут точно в мебельном магазине! — сказал он Петру, развязывая ремни.

— Соседские вещи. Профессора Плоева. Ремонтируется у них квартира, так что попросили на время кое-что поставить у нас. Рояль и прочее.

Бунчужный сел напротив Анны Петровны, Марья Тимофеевна вышла в кухню.

— Генрих говорил, что вы серьезно болели? — сказала Анна Петровна тем голосом, которым умеют говорить женщины, желая понравиться не красотой, а душевными своими качествами.

Бунчужный, испытывая легкость от того, что в комнате, кроме них, никого не было, стал рассказывать о тяжелых годах, долгих мучительных поисках, о своих неудачах, от которых, собственно, и заболел.

— И ведь бились почти над открытым замком. Не хватало смелости. Решила одна выплавка. Девяносто восьмая. О, если б вы знали, какие теперь открываются перспективы... И здоровье пришло само собой. Теперь, дорогая, я совсем хорош. Домна вылечила! — и он засмеялся.

«Неужели они однолетки?» — подумала Анна Петровна, вглядываясь в оживленное лицо Федора Федоровича.

— Я рада за вас, — воскликнула она. — У вас творчество... У вас жизнь. А Генрих... — она не договорила. — И я одна без дела брожу по комнатам. Если бы у меня были хоть дети...

— Москвитам украинского меда привез! Ну-ка!

Генрих Карлович поставил глиняный кувшин и с торжественностью размотал суровую нитку, потом снял клейкую бумажку с крупинками сахара, выступившего на желтом меду.

С приходом Штрикера Бунчужный почувствовал себя стесненно. После чая он ушел переодеваться, Штрикер бесцеремонно поплелся вслед.

— Мне надо с тобой серьезно потолковать перед совещанием, — сказал Штрикер, снимая пенсне. — Очень серьезно.

— Ты меня извини. Сейчас восемь. В одиннадцать у меня выплавка. Хочешь, поедем на завод?

— На завод? Уволь. Я кабинетный ученый.

Бунчужный вышел на лестницу. Когда захлопнулась дверь, он с удивлением подумал, что отвык от гостей...

Часа через три Федор Федорович приехал на завод. Гамма дымков от черного до нежно-палевого, звон падающего металла, крики «кукушек», вывозящих с завода чушки, оранжевая проволока, выползающая из последнего калибра и стынущая на катушках, рабочие в брезенте и синих спецовках — все было привычно, близко с отроческих лет. Он прошел в доменный цех, окутанный дымком с едким запахом сернистого ангидрида.

— Мы вас ждем! — приветливо, как всегда, встретил профессора Лазарь.

Бунчужный снял перчатку и, пожав ему руку, посмотрел на часы.

— Немного опоздал. Простите. Домашние дела... Сколько сделали подач?

Пока Лазарь докладывал о работе, профессор снял в газовой будке пальто, надел рабочую спецовку. Вместе вышли на площадку, к печи.

По настоянию Федора Федоровича, печь загрузили на бо́льший расход кокса. Она, казалось, дрожала от буйства огня, и Лазарь со строгим лицом следил за работой охладительной системы, за показаниями приборов.

С площадок по зонам печи брали пробу шихтовых материалов, анализы из экспресс-лаборатории приносили один за другим. Федор Федорович и Лазарь одновременно просматривали каждый новый анализ, и по их лицам горновые видели, что работа мало радовала ученых.

Шлаки в этот раз почему-то пошли пустые, началось зависание печи, опыт пришлось прекратить.

Левым, слегка воспаленным глазом — профессор долго перед этим смотрел сквозь стеклышко внутрь клокочущей печи — Федор Федорович уставился на своего помощника. Потом вынул клетчатый платок, аккуратно вытер залоснившиеся щеки и, ничего не сказав, пошел одеваться в газовую. Лазарь и горновые посмотрели вслед.

— Федор Федорович! Минуточку!

— Что еще?

Обычная мягкость обращения изменила ему, он стоял вполоборота. Уже одна эта поза не располагала к беседе.

— Хотите возражать против методики сегодняшней работы? — спросил профессор.

— Вообще, да. Но я сейчас хотел спросить вот о чем...

— Каковы ваши возражения?

— Извольте. Если бы мы сегодня и добились успехов, это ровно ничего не решило бы.

— Вот как!

— Мы вели печь в условиях, максимально удаленных от производственных. В тигле можно сделать и дьяволенка!

— Так думаете?

— Так думаю.

— Что еще хотели сказать? — Федор Федорович продолжал стоять вполоборота.

«Чего он дуется?»

— Я хотел спросить, поедете ли вы сегодня на совещание в ВСНХ? — спросил Лазарь.

Бунчужный вынул из кармана повестку, аккуратно сложил ее вчетверо, провел ногтем по сгибу и всунул в руку Лазарю.

— Поезжайте вы от института.

— Спасибо, у меня есть приглашение.

Федор Федорович вспомнил Штрикера, но в первый момент мысль не задела в нем ничего. «Конечно, сегодняшняя выплавка дала гораздо больше, чем вы думаете. К утверждению надо уметь приходить и через отрицание».

Он посмотрел на аппаратуру в газовой, на ослепительную лампу и, тщательно расправляя складочки лайковых перчаток, сказал: