Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1950 года]

Партизаны прежде всего напали на комендатуру. Майор Чаммер, однако, успел скрыться. Схватили его помощника и вздернули тут же, на крыльце.

Ночью в усадьбу старика Радузева пришла толпа. Искать молодого бросился сам Иван Беспалько, искал он по всем комнатам, на чердаке, в сараях и погребе, — не нашел. Крестьяне по-хозяйски осмотрели имущество, распределили, что должно отойти обществу, что раздать пострадавшим от немецкой расправы. Вещи вынесли в сад.

— Выходи, кто еще живой есть! — крикнул Иван Беспалько, держа в руке кавалерийскую трехлинейку.

Вышел старик Игнатий; из флигелька вышли Маруся и мальчишка. Не было только Любы.

— Все?

— Все...

Им приказали взять вещи и перебраться в каменную сторожку, что находилась в конце сада. Кровати, сундуки и всякую утварь крестьяне понесли за ними вслед.

— Здесь вам определяется жить! — сказал Иван Беспалько. — Служили господам, послужите теперь обществу.

И он пошел к старику Радузеву, которого охраняли двое солдат.

Тем временем крестьяне принесли из сарая соломы, обложили дом со всех сторон, подложили горящий жгут...

— Где офицер? — подступил к трясущемуся старику Радузеву Иван Беспалько.

— Нет его уже который день...

— Где сын, говори!

Холодный взгляд проколол насквозь старика. Было лунно, старик различал каждую складочку на худом, озлобленном лице Ивана.

— Где сын?

— Иван, бога побойся! Не тебе ли я, когда ты был вот таким, подарил валенки? И не твоей ли сестренке дал шубейку? И не твоему ли отцу простил сто рублей?

Ивана словно кто ударил в глаз.

— Ах ты, ябеда проклятая! А кто судом оттягал у нас последнюю корову? Перед кем мать в ногах валялась?

В это время Иван увидал дым, поваливший от барского дома.

— Що воны роблять! Свое добро гублять! — возмущенно воскликнул он. — Сказылись! Повартуйте, а я зараз, — и он побежал к дому.

— Бери его! — обратился один солдат к другому. — Ждать нечего!

— Братцы! Спасите! Не буду больше... Все отдам... Братцы...

— Поздно, кукушечка, закуковала!

Его схватили и понесли. Он раскачивался на руках, и вдруг, в эту страшную минуту, старику припомнилось, как его, лет сорок назад, на свадьбе, вот так подняли на руки и понесли, и кричали «ура» пьяными глотками... И еще... когда-то он любил играть на арфе... И к нему тайно приходила Маруся...

Несли его очень долго, и если бы не молчание, можно было подумать, что ничего не случилось... Просто, он устал и его несут сильные люди...

От реки потянуло сыростью. Старика опустили на землю. Он увидел в лунном свете сруб, забитый бревнами. На горке из-за деревьев показались зеленожелтые клубы дыма от горевшей соломы. Запахло гарью: так пахло весной, когда Игнатий сжигал кучи листьев...

«Все кончено...» — подумал старик и удивился, что сейчас не было никакой жалости к добру, которое горело, а только страстная жалость к самому себе, страстное, беспредельное желание жить...

Крестьяне отбили бревна со сруба заброшенного колодца.

«Неужто придется принять такую смерть?..» — подумал Радузев. В холодные складочки уже собралась кожа на затылке, волосы вздыбились, острые, колючие, как булавки, заболело в желудке.

— Братцы! Христиане! Спасите! — выкрикивал старик скорее инстинктивно, нежели сознательно. Тупой удар зажег зеленый свет в глазах; было ощущение чего-то тяжелого, неизбежного; захотелось проснуться, увидеть себя в постели, трижды перекреститься широким крестом на лампадку, но это длилось недолго. Сознание прояснилось, и он со всею ясностью представил, что принимает вот сейчас, сию минуту смерть и что ничто более не отвратит тяжелую, неизбежную гибель.

Тело его еще раз ощутило острую боль, от которой помутилось в голове. Он летел вниз, ударяясь о каждый выступ, но ничего более не чувствуя.

— Да, Сергей... Все это было... — сказал Лазарь, выходя из машины. — Приехали. Пойдем.

Они заняли дальний столик и выпили по стопке водки.

Радузев тотчас налил еще. Пил он, как воду, ничем не закусывая. Даже отвращение появлялось на его лице, когда глаза натыкались на закуску.

— Ну, так расскажи, как же это получилось? Как же ты потом, в Одессе, узнал про нас?

— После того случая на лугу бежал я в Одессу. Со мной уехала Люба. Боже мой, как я ее любил... Но это — другая история.

Я жил в квартире, которую занимала одна военная семья. Сын их, офицер, до революции служил со мной в одном полку. От него я узнал, что готовится расстрел трех коммунистов — офицер этот работал в контрразведке. Он знал, что я из Престольного, и сказал: «Земляка твоего ставим к стенке — Лазаря Бляхера! Знаешь такого?» Я рассказал ему все. И чем обязан тебе. Просил устроить побег. Он ответил, что у белых деньги сильнее законов и выше всякой власти. Обещал прощупать почву. Накануне казни он сказал, что в наряд назначаются свои ребята. Можно кое-что сделать. Только потребуются большие деньги. Я отдал ему свое золото — портсигар, кольца, цепочки, царские десятки. Но я не верил ни этому офицеру, ни его «ребятам». И я сказал: «Я дам еще столько же, только устрой так, чтобы я своими глазами видел, что заключенные будут отпущены на волю». Он обиделся, и я боялся, что ничего не выйдет из затеи. Но он сказал: «Ладно. Мне надо подкупить банду. Сколько можешь дать?»

Отец мой, готовясь к отъезду из Грушек, передал мне свое богатство, боясь, что в дороге могут его убить или обворовать: с большими деньгами он боялся выбираться из Грушек. И вот...

Я сказал, что этот второй взнос сделаю на месте казни, когда смертники будут отпущены. Конечно, я рисковал: они могли вытянуть у меня золото и вас пустить в расход. И меня заодно, чтобы концы в воду. Кто стал бы в те времена разбираться?

И вот... я переоделся. Я должен был ждать «воронка» на окраине города в час ночи. Что я пережил, ожидая, рассказывать не стану... У меня был какой-то липовый пропуск. Офицерская шинель, папаха. Я поднял воротник. Перевязал лицо черной косынкой, чтобы меня не только ты не узнал, но никто и из охраны «воронка». Карманы шинели оттопыривались от золота...

Словом, во втором часу ночи «воронок» подобрал меня. Мой офицер всунул мне в руку пистолет и сказал, что я буду сам «расстреливать»... Остальное тебе известно... В то время у меня сильно разболелась рана на ноге, и я прихрамывал. Ты это заметил? Такова история...

Радузев остановился.

— Да... пожалуй, совпадает... Действительно, наша машина почему-то остановилась в дороге. Это я помню. И потом офицер прятал свое лицо... И на глазу была черная повязка... Чем же у тебя дело кончилось?

— Потом раскрылось... Офицера шлепнули... Дал теку я... Грозила и мне шлепка... Говорю правду. Можешь верить, можешь не верить, я ведь не искал медали «За спасение погибающих» и теперь не ищу. Ты сам вытянул признание. Я пришел к тебе проситься на работу.