Федор Панфёров - Раздумье

— Да как выступить-то? Это ведь все равно что люди поют за упокой, а я ворвалась и затянула камаринского.

— Ну, уж так и за упокой.

— Для сравнения резко говорю.

— Дорогая Наталья Михайловна! Давайте не сравнивать, а выступать. Опытом своим поделитесь, вдохните в дело душу живую.

— Хорошо. Вдохну, — согласилась Наталья Михайловна.

И когда Аким Морев сказал: «Слово предоставляется Наталье Михайловне Ковровой», — в зале некоторое время стояла тишина. Затем тут и там раздались редкие хлопки, зааплодировал президиум, потом весь зал, и по одному этому уже можно было определить, что не все доярки знают Наталью Михайловну.

Аким Морев с таким презрением посмотрел на Рыжова, что тот развел руками, говоря:

— А я — то тут при чем?

— А притом. О ней надо было во все трубы трубить, а вы все больше восхищались лекциями Ростовцева. — Рыжов что-то было хотел сказать в свое оправдание, но Аким Морев оборвал: — Давайте хоть теперь послушаем Наталью Михайловну.

Наталья Михайловна говорила с доярками, как пожилая, опытная воспитательница с детьми — без высокомерия, но и с достоинством, со знанием дела.

— Уметь кормить коровушек — этого мало. Надо их еще и любить, знать характер каждой. — И Наталья Михайловна стала советовать, как подбирать «новое племя», что в этом отношении делали они, животноводы и доярки в совхозе имени Чапаева, расхваливала «дочек Марьям» и закончила тем, что у них в совхозе каждая корова дает больше шести тысяч литров молока в год, а Тамара — десять тысяч литров в год.

Так закончила Наталья Михайловна, ошарашив доярок неслыханными цифрами. Доярки бились за тысячу, за тысячу пятьсот, от силы за две тысячи литров, а тут, нате-ка вам, — цистерны молока. И участницы совещания первые секунды подавленно молчали… И вдруг одна из доярок не без раздражения крикнула:

— А ты расскажи, чем кормишь?!

Наталья Михайловна спокойно снова вышла на трибуну и, уверенная, что ее поддержат, сообщила о том, что каждой корове дается разная норма: жмыха столько-то, свеклы столько-то, силосу столько-то, сена столько-то.

— А иным и овса.

Зал неожиданно взорвался: доярки повскакали с мест, и на сцену полетели дерзкие слова:

— А, вон что!

— Жмых! Овес!

— А у нас лекции читают.

Тем, кто сидел позади Акима Морева, было видно — затылок у него налился кровью, а те, кто сидел впереди него, видели, как все его лицо мучительно передернулось.

«Скандал, — мелькнуло у него. — Хотя бы в своей среде, а то и Моргунов сидит тут».

И в самом деле, в заднем ряду сидел представитель Центрального Комитета партии Моргунов и почему-то весело и поощрительно улыбался. Это заметил Аким Морев, мельком глянув на него.

«Наверное, думает: «Мальчишки, не смогли даже доярок «организовать», — мысленно проговорил секретарь обкома и, не зная, как угомонить разбушевавшихся доярок, объявил перерыв. Тут же он решил послать к «зачинщице» Петина, чтобы выяснить, что она за человек и не «налажена» ли директором Степного совхоза Любченко, который упорно распространял клевету о том, что в «совхозе у Ермолаева коров кормят ресторанными блюдами».

А зал, несмотря на объявленный перерыв, не опустел и бушевал по-прежнему.

Моргунов сидел в комнате за сценой, пряча под стол правую руку — протез в черной перчатке, а левой все что-то смахивал с лица, стянутого ожогами. Он беседовал с Натальей Михайловной, которая была очень расстроена.

— Я тридцать лет проработала с коровушками, а они вон как меня… прямо-таки разбойницей, — со слезами обиды жаловалась она.

— Не все же доярки вас — разбойницей, — успокаивая ее и все так же поощрительно улыбаясь, говорил Моргунов.

— Вы даже не сочувствуете мне, — Наталья Михайловна повысила было голос, произнеся эти слова баском, но спохватилась: ведь не в совхозе и не перед доярками, а перед Моргуновым слезы-то она льет.

— Ничего, ничего. На передовых людей отстающие всегда нападают. Одни по злобе, потому что не способны с передовыми в ногу шагать, другие — потому, что нет условий с ними шагать в ногу. Надо разобраться, откуда этот взрыв. Вот Аким Петрович подойдет, подумаем. Что-то перерыв затянулся.

Как раз в эту минуту отворилась дверь. В комнату ворвался гул голосов и вошел помрачневший Аким Морев.

Наталья Михайловна сказала:

— Разорвут.

Аким Морев подтвердил:

— Разбушевалось сине море.

Моргунов:

— А мне приятен этот взрыв.

Секретарь обкома вопросительно посмотрел на Моргунова, а тот продолжал:

— Они, во-первых, сказали вам: «Мы, доярки, чувствуем себя в этом зале равными с вами, товарищи руководители области, и потому свою боль выкладываем перед вами на стол». Во-вторых, потребовали ни больше ни меньше, как тех же условий, какие имеются у Натальи Михайловны. «Помогите нам построить хорошие коровники, добыть корма — и мы зальем вас молоком».

Реплику бросила Елизавета Лукинична. Та, что вторая выступала с трибуны. Славный человек. Ответила Петину: «Мы разрываемся от бескормицы», — чуть погодя, взвешивая слова Моргунова, произнес Аким Морев и заметно повеселел.

— Вам, Аким Петрович, надо бы сейчас выступить, — посоветовал Моргунов.

— Пожалуй, — согласился секретарь обкома и не показал вида, как внутренне дрогнул. «Справлюсь ли я с ними? — подумал он и тут же: — Надо быть очень искренним. Малейшая фальшь, и — пропал».

После перерыва Опарин объявил почему-то сердито:

— Слово имеет Аким Петрович Морев, — он хотел для пущей важности добавить: депутат Верховного Совета СССР, член ЦК, но ему этого сказать не дали, заглушив аплодисментами.

А почему не поаплодировать? Ведь выступает Аким Петрович, секретарь обкома, кто впервые по-настоящему вспомнил о доярках и пригласил их на совещание, назвав государственными людьми.

— Нас-то, баб-то!

Выступает тот, кто отвел им лучшую гостиницу в городе, предоставил чистую постель и окружил лаской. Ах, ласка, ласка!

Сколько среди них женщин, утерявших мужей на фронте, стало быть, и самое дорогое в жизни — ласку, и теперь любая ласка трогает их до слез…

Аким Морев заговорил.

Сначала о том, как остро стоит дело с питанием в стране вообще, затем о положении в этом отношении в области, сколько тысяч коров гуляют по степи и как мало они дают молока населению. Он говорил так, словно шел по речному шаткому льду и все прощупывал, отклоняясь то в одну, то в другую сторону. Все заметили: вот сейчас он подойдет к «взрыву». И как-то поведет себя? Не обрушится ли на доярку, бросившую злые слова Наталье Михайловне: «А скажи, чем кормишь?», — а затем даст «трепку» остальным? Тогда… тогда что же?.. Снова будем говорить по шпаргалкам: «Все хорошо, все — разлюли малина».