Федор Панфёров - Раздумье

— А печать? Почему вы молчите о печати?

— Что печать? У вас конек — печать. Ну, а если мы вышибем из-под вас этого конька, тогда вы очутитесь на собственных ножках, а ножки окажутся из глины.

— Попробуйте! — снова выкрикнул Сухожилин.

— Напрасно навязываетесь на такое, товарищ Сухожилин! — резко вымолвил Николай Кораблев, и на лбу у него вздулась жила. — Я считаю: корреспонденции, опубликованные в печати, — поверхностные, они, как и ваше выступление, уводят нас от главного. Мне кажется, если бы корреспонденты прослушали информацию Акима Петровича, они согласились бы именно с ним, а не с вами, если они люди не такие упрямые, как вы, мягко говоря.

— Ага! Корреспонденты услышат и на вас накатают. — Сухожилин даже как-то весь блеснул, как иногда из зарослей трав блещет на солнце осколок бутылки.

— Вы уж… того… Видимо, считаете, что у нас желтая пресса: вздумалось корреспондентам, ну и «накатали». Слово-то опять какое выкопал: «накатают». — Николай Кораблев весь подобрался, как это делают физкультурники перед броском, и продолжал: — При обсуждении столь важного вопроса следует все личное отбросить и, собрав факты, проанализировать их. Мы с вами, товарищ Сухожилин, кажется, марксисты?

— А почему «кажется»?

— Бывают такие попы: богослужение знают наизусть, а в бога не верят. И вы Маркса знаете наизусть, но не марксист.

— Подумаешь! — иронически выкрикнул Сухожилин.

— И это я сейчас докажу, несмотря на то, что не готовился к выступлению, как это сделали вы, — уверенно проговорил Николай Кораблев, обращаясь уже ко всем. — Аким Петрович побывал в северных районах области и доложил нам, что там немало колхозов, где колхозники живут, то есть питаются, одеваются, учат детей, главным образом с дохода от приусадебных земель и ничего или крохи получают с колхозных полей.

— А вы за то, чтобы отобрать приусадебную землю? Партия, правительство — за, вы — против? Все новые формы ищете?

— А разве партия, правительство за то, чтобы колхозники жили исключительно за счет приусадебных земель? Нет. Наш народ создавал колхозное хозяйство не только потому, что оно экономически выгодней, нежели разрозненное, индивидуальное, но еще и потому, что колхозное производство создает коллективные отношения в обществе, избавляет человека от собственнических навыков, пережитков: мы в коммунизм придем богатые не только материально, но и духовно. А что такое приусадебная земля, если исключительно ею живет колхозник? Это то же самое, что и полоски в поле, какими когда-то владел крестьянин — мелкий собственник, а теперь он, после войны, в полуразрушенном колхозе очутился в положении собственника более карликового хозяйства — огородика… Стало быть, если колхозное производство создает коллективизм, то владение огородиками, при условии, что владельцы только и живут ими, рассыпает коллективизм и невольно уводит владельцев — по форме колхозников — на базар, толкает на спекуляцию, порождает собственнические инстинкты, то есть все это, вместе взятое, в данных колхозах рушит социалистические производственные отношения, а стало быть, и социализм. И Аким Петрович прав, когда сказал Ростовцеву: «У вас в районе социализм разрушается, а вы претесь в коммунизм».

Аким Морев вскинул глаза на Николая Кораблева и подтвердил:

— Да, это верно: в таких колхозах, как «Партизан», нарушены социалистические производственные отношения.

— А это самое опасное, — продолжал Николай Кораблев. — Нарушен один из важнейших принципов нашего общества, а Сухожилин этого не видит и потому все сводит на личную дребедень. Тогда какой же он марксист? А еще нас обвиняет в том, что мы не ленинцы.

Всем показалось, Николай Кораблев «разнес» Сухожилина, но тот, убежденный в своей правоте, вздернул острый носик и намеренно насмешливо посмотрел на присутствующих, как бы говоря: «А у меня в запасе есть бомба на вас».

После Николая Кораблева выступил Рыжов. Этот вроде ходил из угла в угол, и было непонятно, который же из углов ему по нраву. Он только то и дело повторял: «У меня, к сожалению, нет под руками трудов Ленина, иначе я зачитал бы вам соответствующие места…» Потом выступил вспыльчивый Опарин и обрушился на Сухожилина, но говорил главным образом о строительстве Большого канала, уверяя, что «все остальное приложится, колхозники уходят в город потому, что нет хлеба. Дадим хлеб — и баста», и потому вопрос, выдвинутый Акимом Моревым, им был обойден.

Аким Морев тянул с заключительным словом. Ссылаясь на жару, он объявил перерыв, то и дело вызывал Петина, сердито о чем-то спрашивая; ему нужна была справка от прокурора Раздолинского района по делу Гаранина, Ивашечкина и Семина.

— Справку! Справку! — говорил он Петину.

— Справку? Цитату, что ли? — вмешался Пухов. — Николай вот Степанович без цитат разгромил Сухожилина. Логикой. Хотя его не только логикой, но и обухом не прошибешь.

— Прокурор! — отворяя дверь, возбужденно, точно долго ожидавший и наконец дождавшийся поезда, прокричал Петин.

В кабинет вошел человек высокого роста, подтянутый, в поношенном военном костюме. Подойдя к столу, кивком головы поздоровавшись со всеми, он выложил из портфеля перед Моревым огромную папку и сказал:

— Простите, раньше закончить дело не мог.

— Спасибо. Нам это очень нужно сегодня. Заключение ваше есть? — спросил Аким Морев.

— Да. В конце дела.

— Я вас прошу, повремените немного у товарища Петина. Вы, возможно, через несколько минут понадобитесь. Товарищи, начнем работу, — обратился Аким Морев ко всем, но сам не сдвинулся с места. Перелистывая протоколы допросов, он «вытеребил» из всего дела заключение прокурора, прочитал его и, сдерживая «кипение в груди», начал, как будто очень спокойно, говорить о том, что с большим вниманием выслушал выступление Сухожилина, что корреспонденты, пожалуй, правы в своей критике работы обкома.

— В том, что в ряде колхозов дела у нас тревожные, виноваты мы, члены бюро обкома. Не беда, что корреспонденты не смогли вскрыть тех тормозов, которые мешают проведению в жизнь решения Пленума ЦК. Их обязаны вскрыть мы. На это ныне мы и направим все свое внимание, все свое усилие…

Рыжов в это время подумал: «Напрасно я не выступил в защиту Сухожилина».

Опарин молчал, но по всему было видно, накалялся на что-то злое и решительное.

Аким Морев продолжал:

— Давайте на минуточку представим себе, что мы колхозники, ну, например, колхоза «Партизан». И в течение ряда лет за свой труд ничего не получаем. Верим в колхозный строй, любим Советскую власть… и ничего не получаем. А у нас дети. Да и самим надо обуваться, одеваться. Что же нас кормит? Огородики. Поймите, товарищ Сухожилин, огородики. Базар. Кто же загнал нас на огородики? Члены бюро обкома? Да, они виноваты, что вовремя не разоблачили тех, кто оттолкнул колхозников от колхозных полей и загнал на огородики, на базар… Так вот, ныне мы, члены бюро, стремимся вскрыть виновников. Сухожилин тянет нас к самобичеванию: возьмите, дескать, всю вину на себя и убирайтесь из обкома, вы «нутряки-марксисты» и дайте ход нам, знатокам. — Аким Морев повернулся к Николаю Кораблеву. — Вы, Николай Степанович, правы, доказывая, что Сухожилин — плохой знаток марксизма, но не правы там, где утверждаете, что Сухожилин все сводит на личную дребедень. Нет. Сухожилин и подобные ему являются по существу противниками решения Пленума ЦК. Они, догматики, долдонят: не смейте двигаться вперед, потому что колхозы в том виде, в каком они есть, — навечно, МТС — навечно, совхозы — навечно.