Федор Панфёров - Раздумье

Ермолаев еще несколько минут говорил о том, какие трудности, горести и беды пришлось пережить им, пока не освоились с условиями природы. И закончил так:

— Мы, собственно, приспособлялись к природе, а вот Марьям, так та уже природу заставляет служить человеку: она вывела новую породу коров… Но и нам впоследствии пришлось вытеснить чистую симменталку: влили в нее кровь ярославки. Кстати, Марьям чем-то походит на вас, Елена Петровна.

«Кто эта Марьям, о которой он уже второй раз заговаривает?» — с неожиданно-ревнивым чувством подумала Елена.

— Интересно-о, — медленно произнесла Елена, выходя из машины и ступив на дорожку, ведущую к одноэтажному длинному и красивому зданию.

По правую сторону массивных створчатых ворот, наверху которых написано «Коровник № 1», стоит башня из красного кирпича. По запаху Елена определила, что это силосная башня, но она вовсе не походила на те, что случалось видеть Елене, — круглые, приземистые и кургузые. Эта тоже была круглая, но высокая, с узорами и завершалась шпилем. Елена задержалась около башни, то отходя от нее, то приближаясь к ней, говоря:

— Красиво! Все можно создать красиво! И надо создавать красиво. В былые времена зодчие строили не только дома, но и церкви. Ныне наши архитекторы строят великолепные здания… Но почему им не задуматься, например, и над коровником, над силосной башней?

И Ермолаев ей ответил:

— Забор, здание, силосная башня построены по проекту архитектора Здешнего. Ну, фамилия такая — Здешний. Он долгое время жил в Москве, работал вместе с молодыми архитекторами над проектами станций метро. Затем приехал сюда, в выжженные степи, и в прошлом году получил Героя Труда за создание всего городка, в том числе, конечно, и за такие вот силосные башни, за коровники.

— Он здесь? — спросила Елена. Ей захотелось увидеть архитектора и пожать ему руку.

— Нет. В Приволжске. Главным архитектором строительства города.

— Так это его чудесные здания там? — И Елена с какой-то долей раздражения подумала: «А мы? Мы все еще живем в саманушках. Выберемся ли когда-нибудь из них… и думает ли о нас Аким Петрович Морев?»

Ермолаев легонько, опять-таки не проявляя своего чувства, взял Елену под руку и повел внутрь здания.

Она ждала, что, как только они переступят порог коровника, на них непременно хлынет специфический запах аммиака, но тут под высоким потолком работали электрические вентиляторы, нагнетая свежий воздух, само же помещение начисто прибрано: цементная дорожка, канавки-стоки, стойла — все посыпано розовым торфом, а по конвейеру уже двигался пахучий комбинированный корм. Тут и там появлялись женщины в синих халатах, то подправляя корм, то подсыпая торф.

Елена слышала, что «у Ермолаева каждая корова стоит в изолированном станке», а тут по обе стороны цементной дорожки тянулось единое стойло: видны жестяные, окрашенные в черный цвет вывески, на которых написано имя коровы, ее вес, какого отела, сколько молока она дала в прошлом году и каков теперь ежедневный удой, жирность молока.

«Где же Тамара? Где обособленные станки?» — хотела было спросить Елена, но в ту же минуту послышалось своеобразное поскрипывание, вздохи, и в коровнике резко потемнело: в помещение входило стадо.

Черные с белыми пятнами, словно разрисованные белилами, довольно упитанные коровы шли неторопко, вразвалку, поскрипывая раздвоенными желтоватыми копытами. Вначале каждая из них становилась под свою табличку, но вскоре началось непонятное волнение: иные стали путаться, становиться не на свои места.

— Увидели нас с вами, — прошептал Ермолаев. — Чуткое животное. Ну, ничего. Сейчас их Наталья Михайловна успокоит…

И верно, в ту же секунду откуда-то из дальнего конца послышался басовитый, но переполненный лаской голос:

— Голубушки! Да что ж это вы? Места забыли! Марфа! Марфуша! На свое место. На свое, милая. И ты, Клава. Ах ты, Зорька. Смотри, вон Луна молодчина какая!

И коровы, опустив головы, не глядя на того, кто их упрекал, стали расходиться, занимать свои привычные места.

— Будто стыдно им стало! Смотрите: вид-то какой у тех, которые нарушили порядок, — сдерживая смех, проговорил Ермолаев.

— Спокойно, спокойно, голубушки, — слышался в то же время приближающийся голос Натальи Михайловны. — Что это вы разволновались? Ах, вон что: директор здесь. Ну, директора вы не впервые видите… У-у-у!.. Гостья у нас, — нараспев и все так же басовито проговорила Наталья Михайловна, направляясь к Елене. — Голубушки! Гостья-то хорошая! Здравствуйте! — грубовато-ласково произнесла она, протягивая руку Елене, заглядывая той в глаза, как мать заглядывает в глаза невесте. — Заведующая фермой я. С коровушками вожусь вот уже тридцать лет… А вы-то откуда? Что-то у нас в степях я такой не видела. Всякие бывали, а такой не видела. Откуда раздобыл, хозяин? — обратилась она к Ермолаеву.

— Елена Петровна Синицына — ветеринарный врач из Степного совхоза, — смущенно отрекомендовал Ермолаев, вполне уже понимая, почему так гостеприимно с ней разговаривает Наталья Михайловна и почему сияюще посматривает то на Елену, то на него, Ермолаева: на ферме все желали ему семейного счастья.

Коровы принялись было за корм и вдруг замерли, опустив головы, вполуоборот глядя вывороченными белками на Елену.

Наталья Михайловна прикрикнула:

— Кушайте, кушайте, голубушки! Не свадьбу пришли глядеть. Когда будет свадьба, позовем.

Коровы потянулись к кормушкам, и послышался хруст, будто через заросли кустарника пробирался батальон солдат.

— Как они вас слушаются, — вымолвила Елена, беря под руку сразу очаровавшую ее Наталью Михайловну, среднего роста женщину, лицо которой жизнь уже покрыла мелкими морщинками.

— Меня-то? — крепко прижимая руку Елены к себе, спросила Наталья Михайловна. — А как же не слушаться? Мы же их в люди вывели: о них в газетах пишут, в пример другим коровам ставят, некоторых министр знает. Вон кто! Портрет с нашей Тамары, например, все журналы обошел, даже в «Правде» был напечатан. Да где! На первой странице.

— Вы ее и покажите, Тамару. Эти мне нравятся. Очень. Красавицы, — кивая головой на коров, проговорила Елена, не отпуская руку Натальи Михайловны.

Наталья Михайловна чуточку отстранилась и, осмотрев Елену с головы до ног, довольно-таки сердито произнесла:

— А, и тебе, матушка, головушку забили. Чудо собираешься увидеть? А у нас его нет, чуда-то. Гляди и сама Тамарку отыщи…

Тамара стояла здесь, в этом же помещении, в ряду своих сестер. У нее тонкая, продолговатая с лысинками по бокам, благородная голова, заканчивающаяся сизоватыми, упругими губами. Рога небольшие, без единой царапины, светлые, точно восковые. Шея длинная, вся в переплетенных складках, словно окутана сетью. Грудь широкая, но кажется малой против всего огромного туловища. Вымя начиналось где-то почти на середине живота и выпирало позади, между крупных и красивых ног. Неопытному человеку могло показаться, что животное чем-то болеет: чересчур огромное, похожее на колесо сыра, вымя.