Федор Панфёров - Раздумье

— И почему оборвался? — хитренько улыбаясь, спросил Сухожилин.

— Во всяком случае не потому, что устыдились. Вы ведь утверждали, что в них пробудилась мелкобуржуазная стихия… Это когда они в города хлынули. Вот они, получается, и «устыдились», и вернулись снова в колхозы.

— Да. Это так, они в городе натолкнулись на пролетарскую стойкость рабочего класса и устыдились, — решительно заявил Сухожилин, снова отмыкаясь.

— Эх, вы!.. Путаник с дипломом.

— Бранные слова не доказательство, — спокойно ответил Сухожилин и тут же в лоб: — А по-вашему, почему вернулись колхозники?

— В их сознание вошли решения весеннего Пленума, или, как они говорят, «колхозного». И они поверили, что отныне в деревне не будет тех безобразий, какие существовали до этого.

— А вы утверждаете, что были безобразия?

Опарин примолк, думая, а не лишку ли он хватил, но Аким Морев спокойно поддержал его:

— Безобразие — сказано мягко… В деревне были извращения, ошибки, что вызывало серьезные политические последствия, ослабляло союз рабочих и крестьян, наносило большой ущерб всему коммунистическому строительству. Партия на весеннем Пленуме вскрыла и продолжает вскрывать ошибки, устранять извращения, во что поверили миллионы колхозников, а Сухожилин во все это не верит и считает, что до решений весеннего Пленума в деревне все шло хорошо, а вот теперь партия сошла с правильного пути и подрывает устои государства. Что же вы об этом, сударь, прямо не скажете, а виляете? Не к лицу экономисту, да еще философу, вилять.

Сухожилин глянул в глаза Акима Морева и, понимая свое бессилие, взорвался. Он вскочил, будто кто-то под стул пустил ему струю огня, и крикнул:

— Вы не ленинцы!

Вот тут над столом заколыхалась огромная фигура Николая Кораблева. Опираясь крупными пальцами о синее сукно, уничтожающе, словно на червяка, глядя на Сухожилина, он сказал:

— А вот вы-то кто, Сухожилин?

Видя, как Сухожилин дрожащими пальцами втискивает карточки, видимо с цитатами, в портфель, Аким Морев подумал: «Та-ак. Полетели с тебя замки. Но мы тебя, придет время, без замков выставим при народе», — но, чтобы не обострять обстановку, он сказал:

— Кто он? Он еще скажет… скажется. А теперь давайте, товарищи, спокойней обсуждать те вопросы, какие стоят на нашей повестке…

И сейчас, сидя за столом, перечитывая письма Иннокентия Жука, Чудина, Астафьева и других, Аким Морев опять погрузился в глубокое раздумье. Он понимал одно: жизнь выдвинула в деревне ряд новых, острых вопросов… Что поддержать ему, секретарю обкома?

Вот, например, председатель колхоза «Партизан», учитель Чудин, прислал новое письмо:

«У народа есть свои невидимые телеграфные аппараты, непечатные газеты и мощная устная пропаганда. Как только из нашего колхоза убрали Гаранина и колхозникам за труд стали выдавать, хоть и мизерный, денежный и продуктовый аванс, так немедленно же это донеслось до тех, кто покинул колхоз и ютился где-то на берегу Волги… И они потекли обратно теми же оврагами, теми же тропами, какими уходили из колхоза. Конечно, нам трудно бы пришлось, если бы не колхозники из «Дружбы». Они заимообразно дали нам хлеба и денег.

Заместитель у меня — Елизавета Лукинична, крестная Астафьева, человек кристаллической чистоты. Она-то и все ее подруги и приложили заботливые руки к колхозным полям, к колхозной ферме.

При встрече со мной колхозницы говорят: «Солнышко взошло, учитель», — и от радости плачут».

Задумавшись над письмами и не в силах в одиночку разрешить ряд поставленных в них вопросов, Морев пригласил к себе Опарина и повел с ним длительную беседу: не пора ли взамен трудодня ввести денежную сдельщину и не удовлетворить ли требование Иннокентия Жука?

Опарин вначале обворожительно улыбнулся, затем сказал:

— Давайте поступим, как Астафьев.

— То есть?

— То есть будто ничего не знаем, не ведаем… Идет и идет оно само собой.

— Ну, этак нам вести себя, Алексей Маркович, не годится.

— А как годится? Ведь я не подчинюсь даже вам, если вы дадите мне указание ввести во всей области денежную сдельщину. Или передать МТС в колхозы! Это вопросы государственного значения, и если мы их решим самостийно, нас назовут самодурами.

— Как же быть? Ведь жизнь приостановить мы не можем, Алексей Маркович?

— Так и давайте поддерживать течение жизни в хорошую сторону, Аким Петрович.

Аким Морев вопрошающе посмотрел на Опарина. Какой, оказывается, верткий. Это его постоянная установка: «Пускай, как оно идет — так и идет». Без руля и без ветрил, что ли? И что за люди? Александр Пухов наконец-то стал по-серьезному относиться к колхозным делам, поняв, что без подъема сельского хозяйства пострадает и промышленность. И все с улыбочкой, с усмешкой. А этот? И не поймешь его.

— Ну, а как поддерживать течение жизни в хорошую сторону? — не без доли раздражения спросил секретарь обкома.

— Думать надо. Способы выбирать. Новой марки машину, и то сразу не пускают в серийное производство. Ее сначала испытывают. И мы давайте сначала испытаем… А потом серийное.

— Что-то не понимаю я вас, Алексей Маркович, — устало добавил Аким Морев.

— Давайте поступим так. Директору Разломовской МТС Перцеву на лечение предоставим трехмесячный отпуск, на это время обязанности директора, за неимением другой кандидатуры, передадим нашему Иннокентию Савельевичу Жуку. И дело доброе сделаем, и Сухожилин не придерется к нам.

Аким Морев вскинул голову и подумал:

«А ведь он молодец, Алексей Маркович». И спросил:

— А с трудоднями?

— Не мешать. Авансирование уже подламывает систему трудодня. Нам положено присмотреться, изучить, взвесить. Вы посылали комиссию во главе с Мордвиновым в колхоз «Дружба»… к Усову? Что привезла комиссия?

Аким Морев даже крякнул и рассказал: он полагал, что «нашего пустоглаза» расшевелят дела колхоза «Дружба», а Мордвинов, вернувшись из колхоза, положил на стол докладную записку, напичканную сплошными обвинениями Усова, того Усова, деловыми качествами которого так восхищался Аким Морев. А по Мордвинову, Усов — сплошной нарушитель. Записка высокомерно-резкая, грубая, оскорбительная: «Усов — это один из тех, кто порет отсебятину, попирая решения последнего Пленума ЦК, путает колхозную и государственную собственность, человек политически неграмотный, случайный в партии, стремящийся только к личной наживе». И предлагалось ни больше ни меньше, как «снять Усова с работы и отдать под суд».

— Мудрое решение. Раз — и долой голова! — зло усмехаясь, произнес Опарин.

— Пень, а не человек! И сколько вреда приносят нашему государству вот такие, как Мордвинов. И за какие только качества его избрали секретарем обкома?