Федор Панфёров - Удар

Вначале Акиму Мореву было жаль его: «Видимо, в самом деле устал человек», — но под конец он возмутился и безжалостно произнес:

— Строительство канала Волга-Дон заканчивается. Мошкара там? Или здесь, на строительстве гидроузла? Пятнадцать тысяч заявлений только от комсомольцев поступило. Мошкара летит?

Это было неожиданно для Семена Малинова: он привык вещать и считал, что сказанное им есть непоколебимая истина, не замечая того, как нередко у людей, слушавших его, скользила по губам усмешка. Сейчас он столкнулся с прямым ответом — резким и суровым, потому некоторое время молчал, затем, поднимаясь с диванчика, сказал:

— Шучу.

— Скверные шуточки, Семен Павлович.

— Ну уж, и пошутить нельзя, — проговорил Малинов, покидая кабинет. На пороге остановился, повернулся к своему собеседнику и окатил его таким гневным взглядом, что тот дрогнул.

Нет. Он не устал, а на что-то обозлился… Ох, как было бы хорошо, если бы он был хороший, — с тоской, глядя вслед Малинову, прошептал Аким Морев и присел за стол, думая о предстоящей работе: «Да, конечно, все это весьма сложно — строительство гидроузла, преобразование природы. Чтобы умело всем этим руководить, надо быть и инженером, и агрономом, и химиком, и физиком… и… и, главное, настоящим партийцем. Что же с Малиновым? Даже не верится, что такой мог возглавлять городскую партийную организацию во время войны. Другой был? Кто и когда его подменил? Пожалуй, не кто, а что?»

И Аким Морев, вызвав Петина, попросил:

— Помогите мне достать на несколько часов машину. Хочу город посмотреть, побывать на строительстве гидроузла.

— Мигом, — кратко ответил Петин и, подойдя к телефону, набрав номер, заговорил тоном приказа: — Немедленно машину к подъезду. Петин говорит. Ну, Петин. Что, сто Петиных? К подъезду — Акиму Петровичу Мореву. Мигом у меня! — И, положив трубку: — Машина, Аким Петрович, у подъезда.

Всюду работали подъемные краны, унося на строящиеся этажи материалы или оттаскивая в сторону куски разрушенных зданий, тут и там урчали экскаваторы, визжали самодельные лебедки, мелькали загорелые лица рабочих, в большинстве девушек, юношей.

Опытным глазом инженера Аким Морев подметил, однако, что город в ряде мест очищается от развалин и восстанавливается пока еще примитивной техникой — лопатой, топором, тачкой, носилками, самодельными лебедками.

— В нашем городе такой техникой пользовались лет пятнадцать назад, — проговорил он, ни к кому не обращаясь, глядя в открытое окно машины.

Шофер Иван Петрович, человек небольшого роста, был словоохотлив.

— Это где же — в вашем городе? — спросил он с нескрываемой обидой.

— В Сибири.

— Ну! Туда война не доходила. А у нас она плясала по всем улочкам, закоулочкам. Вы в Приволжске впервые? Город был — краса. Что тебе набережная, что тебе центр, что тебе магазины, что тебе гостиницы, школы, жилые дома. А ныне порой и не узнать, по какой улице едешь: везде развалины, битый кирпич. Все воевало тут, Аким Петрович: кирпич воевал, земля воевала, воздух воевал, — все дралось за жизнь.

— Вы что, со слов говорите?

— Со слов! Да я тут сам лупцевал врага… дошел потом до Берлина. На автомобильном работал. Ну, в воскресенье, в августе месяце, не помню числа, думаем: фронт еще далеко, за Доном, давайте картошку копать. Копаем, значит, как мирные жители, и вдруг треск со стороны. Гляжу, а за оврагом, на горе — танки вражеские. Вот тебе и фронт далеко. Мы картошку побросали — да за оружие. С тех пор и не вылезал из окопов.

— И что ж, наградило вас правительство? — намеренно задал вопрос Аким Морев, вспомнив слова Малинова: «Герои. Героев всем надавали, а мне, а я?»

— Медаль имею за победу над фашистами, — глянув сияющими глазами на Акима Морева, ответил Иван Петрович.

— И только?

— Всех не оделишь! Да ведь самая большая награда: живу в Советском Союзе. Дети мои учатся, сам — на заочном. Думаю инженером стать.

«До чего просто и мудро сказал. Такой награде многие трудящиеся других стран позавидуют», — подумал Аким Морев, всматриваясь в бронзовое лицо Ивана Петровича, и снова спросил:

— Не ранен?

— Контужен в голову. Речь потерял. Месяца четыре в госпитале провалялся. Хочу сказать: «Отпустите меня на фронт», — а получается: «Осняот». И пойми! Вылечили. Учусь на заочном. Дадите мне работку, Аким Петрович, когда инженером стану? Я ведь техникум окончил: половинка инженера.

— Техник, а в шоферах?

— У вас тут что? Утром приедете в обком и сидите до вечера. А я — за учебниками. В машине прямо-таки подготовительное заведение организовал: все книги в багажнике. Заберусь в кузов и давай вгрызаться… Прошу обратить внимание, Аким Петрович, — резко изменив разговор, произнес Иван Петрович, — на этой улице, когда война кончилась, убитых фашистов штабелями, как шпалы, складывали. Всю улицу заняли, километров на пять: из подвалов, из-под развалин стаскивали их. Ужас! А то вон, налево-то, Змеев курган. Наверное, и в Сибири о нем слышали?

— Как не слышать?! Завернем.

Змеев курган, походивший на огромнейшую сопку, господствовал над городом: с него видны не только Волга, ее притоки, рукава, затоны, но и далекое — километров за сорок отсюда — Красное, конечный пункт Приволжска, просматривались простым глазом заволжские степи и Тубинская пойма.

— На этом кургане первоначально и укрепился враг. Ко всему пристрелялся: на Волге что появится — трах, в степях на дорогах что появится — трах. Оглядываться не давал. Однако наши грудь на грудь стали. Оказалось, наша грудь куда сильней, — говорил Иван Петрович.

Но Аким Морев сейчас смотрел на далекие степи, на Тубинскую пойму, на песчаные острова, разрезающие Волгу, на развалины города не как военный, а как строитель. Со слов Ивана Евдокимовича Бахарева он знал, что Тубинская пойма, занимающая огромное пространство, тянущаяся по левому берегу Волги от Приволжска почти до Астрахани, может стать кормилицей Поволжья: здесь можно выращивать рис, хлопок, разводить в широких масштабах виноградники, сады, не говоря уже о богатейшем сборе арбузов, дынь, помидоров, огурцов, редиса.

«Но ныне, — как-то говорил академик, — вся жизнь поймы зависит от капризов реки Тубы — притока-рукава Волги: то она чрезмерно разливается, то совсем воды не дает. С постройкой Приволжской плотины Туба будет управляться человеком, и человек воды отпустит столько, сколько потребуется».

И вот теперь Аким Морев смотрел на все это, и в его представлении рисовалась обновленная Тубинская пойма, гигантское сооружение гидроузла, созданное руками людей, Приволжское море, из которого хлынет вода — жизнь степей… и снова тревога закралась в душу Акима Морева: сколько еще предстоит сделать, и потому нельзя попусту терять даже минуты. Спеша, он проговорил: