Федор Панфёров - Удар

В кабинет вошла жена. Так же как и за столом во время еды, она вобрала в себя воздух, сопя, точно работающий поршень, и проговорила:

— Сема! Пленум ведь завтра… а ты набираешься.

— Кши! — прикрикнул на нее Семен Павлович, будто на назойливую курицу. — Пшла! Пшла к своим тряпкам! Пшла! Мне никто не нужен. Проживу. Один проживу. Уеду на Север… на остров… Диксон. Эге! Раз вы так ко мне, то и я к вам. Пускай! Пускай попробуют без меня. Пускай! Ах нет, кишка тонка: Семен Павлович, помогай… А я не пойду. Умоляйте — не пойду…

Всего этого, конечно, Аким Морев не знал и потому шел на пленум весьма встревоженный. Само собою, его волновало то, что впервые приходится выступать на пленуме в Приволжске. Но к этому примешалось и другое, чего, казалось, уже и не должно быть. Из разных мест, от людей, еще незнакомых ему, он получил предупреждение: «жучки» вчера не выступили на пленуме потому, что их придержали, дабы сегодня выпустить на «новичка».

«Уже кличку дали: «новичок». Ни с чем не считаются! Могут сбить. Ведь мошкара иногда и лося в болото загоняет. Я не лось: меня легче загнать…» — так думал он, идя на пленум.

С ним вместе шел и Иван Евдокимович. Этот, вполне понимая душевное состояние Акима Морева, старался приободрить его:

— Не робейте. Слышали и видели, как Кораблев-то? Крепость! О-о! Кронштадт! Не скоро подступишься к нему. И, главное, вы же знаете гораздо больше тех, кто будет вас слушать, — понимая беспокойство своего друга, говорил академик.

— А если я знаю меньше?

— Чепуха! Многие из них, я уверен, не читали книг, какие читали вы, не побывали на Черных землях, в Сарпинских степях.

— И не имели такого консультанта, как вы, — полушутя сказал Аким Морев. — Однако я, возможно, откажусь от слова.

— Ну, вот этого не следует делать. Никак, — академик даже остановился в дверях уже переполненного зала, придерживая за руку Акима Морева. — Сразу скажут: трусишка приехал.

— Непродуманным поступком можно заработать более оскорбительную кличку. Я не знаю, как мне сказать, — легонько подталкивая академика, проговорил Аким Морев.

— Может, не знаете, что сказать? — тонко поправил его Иван Евдокимович.

— Нет. Не «что», а «как». Я даже конспекта не написал.

— Я открываю работу пленума. Должен довести до вашего сведения прискорбную весть: Семен Павлович заболел, — сообщил в эту минуту Сухожилин.

По залу, по ярусам прошел грустный смех: все поняли, что за болезнь у Малинова, а у Акима Морева мелькнула мысль: «Очень плохо — председательствует Сухожилин. Было бы куда лучше, если бы Пухов».

Сухожилин, открыв очередное заседание пленума, склонился над списком и, казалось, остреньким носом с величайшим удовольствием, как дятел, покопался там в чем-то, затем намеренно невнятно пробормотал:

— Слово имеет Морев.

— Кто Морев? Что за Морев?

Участники пленума недоуменно переглянулись. Тогда, не спрашивая на это разрешения, поднялся Александр Павлович Пухов и сообщил:

— Товарищ Морев, Аким Петрович, рекомендован Центральным Комитетом партии в качестве второго секретаря обкома. До этого работал секретарем горкома… в Сибири, — и этим самым приковал внимание всех к Акиму Мореву, а тот шел к трибуне, ничего не слышал, только чувствовал, как деревенеют ноги.

— Сколько минут вам понадобится? — спросил Сухожилин.

— Минут тридцать прошу, — ответил Аким Морев, уже стоя на трибуне.

— Дать. Новый человек. Дать! Только уж в рамках уложиться надо, — посыпалось из зала.

Аким Морев посмотрел в зал, отыскивая лицо, на котором он, оратор, должен проверять, какое впечатление производит его речь. И неожиданно среди всех увидел особенное лицо — розовое, круглое, обрамленное вьющимися волосами, с большими, почти навыкате голубыми глазами. Оно из множества лиц выделялось, словно цветущий подсолнух. Сосредоточившись на этом лице, Аким Морев решил, что надо начать речь как можно спокойнее, и намеренно заговорил так:

— Давайте помечтаем, товарищи!

В зале, на ярусах раздалось нечто вроде «ши-ши», но кто-то все-таки с насмешкой, зло сказал:

— Что ж, помечтаем. Когда и помечтать, как не сейчас.

Не будь Аким Морев опытным оратором, он, вероятно, стушевался бы. Но он прекрасно понял, что реплику подал «жучок», и заговорил смелее:

— Мечтать можно по-разному, товарищи! Манилов, как вам известно, тоже мечтал благоустроить усадьбу. Мечтал и Дон-Кихот. Мечтал и Растиньяк — герой Бальзака. Будучи студентом, Растиньяк мечтал обновить мир, а потом скатился в стан самых заядлых реакционеров. Совсем иные мечты у советских людей. Наши мечты реалистичны, жизненно необходимы, и одна из них — это стремление познать законы природы и заставить их служить человечеству. За мир во всем мире, за творческий труд, преобразующий природу, — вот что сказала наша партия на другой же день после победы над врагом… На этой основе не грех помечтать…

Кто-то из зала крикнул:

— Правильно! Правильно!

«Это хорошо — поддерживают меня…» — подумал Аким Морев и продолжал:

— Наши мечты, товарищи, реалистичны: когда мы мечтаем, то не сидим сложа руки. Мы работаем. Мы своим трудом украшаем землю. И наша партия, наше правительство в согласии с народом, в соответствии с его возможностями разработали план великого строительства в области промышленности, в сельском хозяйстве и поставили перед нами, коммунистами, в первую очередь одну из крупнейших задач — покончить с народным бедствием — суховеем, носителем голода.

— А испытал ли ты его — голод? Уж больно сытно говоришь, — кинул реплику Смельчаков и весь сморщился, словно прихваченный морозом опенок.

Аким Морев на миг замер: реплика Смельчакова не просто оскорбила его. Нет. Она всколыхнула в нем прошлое. И он с болью в сердце вспомнил то, что ему пришлось пережить в детские годы и о чем он недавно по пути в Приволжск рассказал Ивану Евдокимовичу.

— Мое поколение испытало голод, — глухо проговорил он.

— Но ведь это ваше поколение, а не вы, — ковырнул Сухожилин и сверляще посмотрел в зал, как бы говоря: «Хвастается чужими бедами».

— Нет, и я знаю, что такое черная година, — твердо, но с грустью произнес Аким Морев, намереваясь было вкратце рассказать о пережитом в детстве голодном годе, но Смельчаков перебил:

— А фронт испытал? Где во время войны-то был? Мы здесь в окопах сидели, а иные ведь по Казахстану разгуливали.

Аким Морев какие-то секунды молчал, затем сказал, обращаясь к Сухожилину:

— Мне мешают.

— Ответьте на вопрос и продолжайте, — не в силах сдержать довольной улыбки, ответил тот.

— Я во время войны был секретарем Ново-Кузнецкого горкома… в Сибири.

— Эх! Далеконько затащило! — выкрикнул Смельчаков и нацелил ладонь в ладонь, собираясь зааплодировать собственным словам.