Федор Панфёров - Удар

— Так точно, так точно! — выпалил Смельчаков.

— По разным причинам дети остаются сиротами. Немало у нас сирот, отцы и матери которых погибли во время Отечественной войны. А вот что случилось с вашим батюшкой? Надо бы сказать. Умер, утонул в Волге, случайно был убит?

— Расстрелян, — совсем уже глухо вымолвил Смельчаков.

— Ага. Расстрелян? Значит, теперь мы знаем точно, как ушел с грешной земли ваш батюшка. Ну, а за что расстрелян? Кем? Когда?

— В тысяча девятьсот девятнадцатом году, — неожиданно смело ответил Смельчаков.

— Так, так. А где? — снова задал вопрос Аким Морев.

— В городе Вольске, на Волге.

— Кем? Белыми, красными? Тоже ведь разница.

— Говорили, белыми. Не помню. Не знаю.

Аким Морев встал из-за стола, прошелся по комнате и сказал:

— Я сам расскажу, за что и кем был расстрелян ваш батюшка, — заглядывая во вторую папку, чуть подумав, заговорил Аким Морев. — В те годы на стороне советской власти немало было честных немцев. Но были и другие… В Вольске голодали рабочие цементных заводов, а у немецких богачей трещали амбары от хлеба. Большевики Вольска направили в Первый Колонок за хлебом восемнадцать рабочих… и этих товарищей кулаки убили. Вольчане после этого выслали отряд красногвардейцев. Они арестовали кулаков, богачей-мукомолов, во главе с пастором, переслали их в ревтрибунал, по постановлению которого пастор и все кулаки-мукомолы были расстреляны. Пастор тот и был Раушенбах.

— То есть?

— Опять «то есть»! Раушенбах — ваш батюшка. Так вот почему вы остались сиротой. Обманул партию. Зачем?

— Это меня там перепутали… в автобиографии, — прошипел Смельчаков.

— Если перепутали, тогда пусть разберется партийная организация. А теперь — партийный билет при вас? Передайте его Сухожилину: ваше дело рассмотрят на бюро горкома.

А когда Смельчаков покинул кабинет, Аким Морев, обращаясь к Сухожилину, проговорил:

— Видели, Гаврил Гаврилович, кого вы пытались защищать? Защищали мерзавца.

— Поражен, поражен… — с чувством раскаяния произнес Сухожилин.

— Так вот… мы вам и поручаем разобраться в этом безобразии.

— Слушаюсь, — сказал Сухожилин и намеревался было покинуть кабинет, но секретарь обкома спросил:

— Завтра на бюро стоит вопрос о детском базаре и елке. Не знаю, надо ли его нам ставить?

— А как же! — воскликнул Сухожилин. — Ведь это не просто торговля, а политика… воспитание детей. И мы каждый год… каждый год этот вопрос рассматривали на бюро… да не раз… Семен Павлович, бывало, сам ежедневно выезжал на площадь и осматривал, как строят магазинчики. А как же? Это же политика!

— Кто сообщение делает?

— Доклад? Я. Как всегда.

На бюро ровно в десять вечера явились все.

Первым пришел Сухожилин. Он за эту ночь еще больше похудел, нос заострился; серые же глаза затуманились, будто заполнились гороховым киселем.

— Да-да-да, — пробубнил он, присев и глядя только на Акима Морева. — Да. Занялись мы аппаратом горкома… и ужас: открыли «жучков» — да каких!

«Что это он, хвастает, что ли? — подумал Аким Морев. — Видимо, человек нищей души». А тот продолжал:

— Ах, что бы можно было отдать, чтобы не свершать свершенное!

— Вы уже начинаете вещать какими-то афоризмами…

— До них ли, — с дрожью в голосе проговорил Сухожилин. — Разве я думал, что случится так? Доверчивый я. Доверчивый. А на слово верить никому нельзя.

Аким Морев, глядя на то, как Сухожилии снял пенсне и беленьким платочком смахнул пот со лба, подумал:

«Очевидно, искренне страдает. Если это так, тогда хорошо», — и уже доброжелательнее посмотрел на Сухожилина.

И Сухожилин, чуточку повеселев, решил про себя: «Значит, он не думает меня отстранять от работы!»

В кабинет вошел Опарин. Всегда веселый, он и теперь улыбался, показывая ряд ровных, сверкающих зубов, но, увидав Сухожилина, кивнул Акиму Мореву, сел за длинный, покрытый синим сукном стол, вынул из портфеля бумаги и стал их просматривать.

Потом появился шумный Александр Пухов. Глянув на Сухожилина, он еще с порога забасил:

— Ну что, герой? Аника-воин! Как кадры-то твои?

Аким Морев с упреком посмотрел на него, сказал:

— Не надо, Александр Павлович.

— Ну, ну. Не трогаю. Пусть нарыв сам прорвется. — И Пухов подсел к Опарину, говоря: — А ты как, голова-головушка? До тебя ведь в облисполкоме сидел такой любитель подхалимов… как медведь любит мед, так тот любил подхалимов.

— Жду сигнала, — показывая карандашом в сторону Акима Морева, ответил Опарин.

— Под сигналами живешь, Алексей Маркович? Беда! Превратил вас всех Малинов в плохих пожарников… Знаешь, есть такие: сидят, играют в шашки, вдруг набат — и поскакали и давай лить воду на дом, который не горит! — Пухов захохотал, радуясь своему сравнению. — Ты не обижайся, Маркыч! Но, право же, развелось столько подобных пожарников, что беда!

Заседание бюро открылось.

Хотя на повестке дня стоял очень простой вопрос: организация детского базара к Новому году, но на заседание были вызваны директора заводов, фабрик, архитекторы, художники, представители торгующих организаций и даже директор детского театра — рыжий, плотный, будто кирпич.

Глянув на собравшихся, затем на повестку дня, Аким Морев почувствовал себя почему-то неловко, однако открыл заседание и предоставил слово Сухожилину, с интересом наблюдая за ним, готовясь выслушать его «развернутое выступление».

Казалось, Сухожилин в течение десяти минут коротко сообщит о том, что к Новому году в городе надо создать детский базар, организовать на центральной площади елку, но тот решил все это изложить подробно и мотивированно. Он поднялся с места, оглядел присутствующих, как профессор студентов, и, потрогав пенсне, начал читать целый доклад, обильно уснащенный цитатами из классиков марксизма-ленинизма.

Пухов в это время перелистывал какие-то уже тронутые желтизной листы бумаги, загадочно посматривал на Сухожилина и, как только тот кончил читать, громко сказал:

— Те же! Честное слово, те же!

— Что? Цифры? — спросил Сухожилин и опроверг: — Нет. Если в прошлом году нам потребовалось на организацию базара и елки триста двадцать тысяч рублей, то в этом году понадобится четыреста девяносто две тысячи рублей и двадцать восемь копеек.

— Нет, — перебил его Пухов. — Цитаты те же… Вот передо мной ваш прошлогодний доклад… и в нем те же самые цитаты. Честное слово, товарищи! Хотите, зачитаю?

Раздался сдержанный смех.

Аким Морев посмотрел на присутствующих и увидел, как Николай Кораблев весь трясется от хохота.

Но Сухожилии, победоносно улыбаясь, ответил Пухову:

— Ценные цитаты живут столетия.

— Да ведь они будут жить и без вашего повторения, — срезал его Пухов и поднялся такой злой, каким его никто и никогда на заседаниях не видел. — Базар! И на организацию его около пятисот тысяч рублей. Пол-миллиончика! Зачем? Во имя чего?