Федор Панфёров - Удар

— Саша нам купил велосипед. Понимаете, накопил денег и купил. Вот какой у нас отец, — и засмеялась громко, заразительно, подчеркивая этим, что ей все известно и что обмануть ее трудно, да и не надо обманывать. — Сережа! Накрывай. А вы, скворчики, — положив руки на головы младших сыновей, продолжала она, — садитесь-ка на свои места. Ну, ну! Велосипед не сбежит. У нас домашняя работница заболела, так мы ее сегодня все заменяем, — пояснила она Акиму Мореву.

— А потрогать пальчиком лиспед? — спросил самый младший. — Мизинцем? — добавил он.

— Мама. Ну, мама же! — вмешался другой.

— Саша и Ваня у нас, Аким Петрович, умненькие: попросили велосипед потрогать, потрогают и отойдут. Вот смотрите-ка!

Саша и Ваня, не очень-то довольные решением матери, подошли к велосипеду, каждый тронул его пальцем и посмотрел на мать, как бы говоря: «И ничего ты не понимаешь».

За стол, накрытый Сережей, все сели чинно. Два младших сына около отца, Сережа рядом с матерью, чтобы все время быть под рукой: то подать хлеба, то отнести или принести из кухни миску, чистые тарелки, что он делал серьезно, с охотой, заботливо. Младшие посмотрели на свои ладошки и, убедившись, что они сравнительно чисты, напряженно застыли, как бы говоря: «Мы к бою готовы».

Видя, что ребята ведут себя тихо, Аким Морев, чтобы проверить свое впечатление, спросил, обращаясь к Груше:

— Трудно, очевидно, вам: семья большая, да еще работаете в школе.

— Трудно? У моей матери нас было восемь, а она работала в трактире поварихой, потом в столовой, — ответила Груша и спохватилась: — Конечно, трудно, Аким Петрович. Да ведь и вам не легко. Мне кажется, не будь трудностей, и жить-то было бы скучно. Сашенька, как ты думаешь? — обратилась она к мужу, ища поддержки.

— Сыновья у вас, вижу, — народ мирный, — не дождавшись ответа Пухова, проговорил Аким Морев.

— Да-а, — подхватил Александр Павлович. — Как травка в тихую погоду — не шелохнутся. — И было непонятно, правду ли он говорит, или только так, перед гостем.

Но и мать подтвердила:

— Ну, еще бы! Особенно послушный у нас младшенький — Ванюша. До того послушный, до того, — глаза у Груши почему-то загорелись озорными огоньками, и казалось, она сейчас сама вместо ребятишек кинется шалить. — Послушные, послушные, — продолжала она, наливая щей в тарелку. — Верно ведь, Ванюшенька?

— Угу, — ответил тот.

— И я угу, — подтвердил Саша.

Первую тарелку щей Груша подала не мужу, не гостю, а Ванюше, вторую — Саше. Наливая, она старалась заполнить тарелки доверху, но, поставив их перед сыновьями, вдруг увидела, как младший вскинул на нее упрекающие глаза.

— Ты что, Ванюша? Меньше тебе досталось? Ай-яй-яй!

Тогда Саша, приготовившись уже к обеденной деятельности, глянув в тарелку брата, быстро ложкой отлил ему щей из своей тарелки… и они оба, не дожидаясь остальных, принялись так ловко орудовать, что вскоре носы у них покрылись точечками пота.

— Молодцы! Здорово едят, — восхищенно воскликнул Аким Морев.

— Да, работают здорово. Они уверяют, что не едят, а работают, — подтвердил отец, с любовью посматривая на сыновей.

«Хорошая семья. И как это она, молодая мать, сумела внушить им послушание? Впрочем, во всех трудовых семьях так: сел за стол — ешь; проболтался — остался без еды», — подумал Аким Морев и сам с удовольствием принялся за щи, вкусно пахнущие, как пахнут только щи домашнего варева.

После обеда взрослые некоторое время молчали, а ребята снова издали начали рассматривать велосипед, который блестел и светился педалями, спицами и особенно фонариком, пристроенным на руле. Вдруг Александр Павлович поднялся с дивана, сходил в другую комнату и принес оттуда гармошку. Это была гармошка старинная, с колокольчиками, так называемая «саратовская». Блеснув глазами, сразу став похожим на заводского парня сорвиголову, он растянул мехи, и гармошка зазвенела колокольчиками, заговорила, застонала, переливаясь на все лады… А Александр Павлович не сильным, но довольно приятным баритоном запел:

И Груша подхватила:

Александр Павлович снова:

А Груша тут же подхватила:

Эта песня, знакомая Акиму Мореву еще с детства, всколыхнула перед ним прошлое, и он, с волнением слушая, как поют Александр Павлович и Груша, уперся локтями в стол и положил подбородок на ладони.

— Папа, папа же, — прерывая песню, с упреком и недовольством заговорил старший сын Сережа. — Тебе же доктор сказал: «Нельзя после обеда ни спать, ни сидеть. Гулять надо». Мама! Сказал ведь доктор?

— Ох, дипломат у меня растет старший, — обрывая игру на гармошке, произнес Пухов. — Министр иностранных дел будет. Самому на Волгу охота, так он меня доктором пугает. А ну, орлы, на Волгу!

Но тут Сережа всех удивил:

— Я на велосипеде.

— Как? — воскликнула мать. — Сразу сядешь и сразу поедешь?

— Умею, мама. И очень просто: падаешь на правую сторону, крути руль вправо, падаешь на левую, крути влево. Очень просто.

— Но падать-то знаешь как? — спросил отец.

— Сто раз падал. В школе у нас велосипед, и мы уж падали, падали…

— Но ведь там во дворе, а тут на улице, — не унималась мать.

— И во дворе и на улице, мама. Сто раз, говорю, а то и тыщу.

Малыши смотрели на брата, тараща глаза, как на слона. Мать все больше тревожилась.

Александр Павлович сказал:

— Пусть сначала покажет свое искусство во дворе. Видишь, Сережа, мама волнуется, и ты докажи, что волнуется она напрасно, а то — сто раз, тыщу раз. Давай во дворе!

Сережа вывел велосипед, ловко сел в седло, сделал несколько кругов, довольно осторожно объехал клумбу, но когда разогнал велосипед на большой скорости да еще, отпустив руль, с фасоном заложил руки за спину, — все, в том числе и мать, воскликнули:

— В цирк бы ему!

А Сережа уже через ворота выскочил на улицу и помчался по асфальту, приостанавливаясь только при встрече с девчатами, как бы давая знать: вот, дескать, я какой, вот какой у меня велосипед, вот какая у меня льняная гладкая прическа.

Мать шла впереди, держа за руки двух младших сыновей, гордясь ими… И Аким Морев, глядя на них, думал: «Какие чудесные пареньки растут! Мы ведь с Олей тоже думали — будет у нас сын или дочка. Как было бы хорошо иметь сына или дочку, а то и двух сыновей… И сейчас мы шли бы по улице с Олей, она держала бы за руку одного, я — другого. Конечно, если сорванцы, тогда нелегко… Но они у Груши такие славные». Думая так, Аким Морев мысленно как бы беседовал с Ольгой и рассказывал ей о впечатлениях, полученных от посещения семьи Пуховых…