Федор Панфёров - Удар

Где-то истошно кричала баба:

— Тел-тел-тел! Окаянна-а-я!

И Аким Морев подумал:

«Напоминает заброшенное, проклятое местечко. Опытная мелиоративная станция? Скорее — опытно-полынная!» И тут же он услышал шаги, затем увидел, как из зарослей полыни вышел лохматенький человечек, неся на ладони не то крупного червяка, не то еще что-то. Подойдя к Акиму Мореву, он смахнул с головы картузишко и прошепелявил:

— Секретарь, обкома секретарь тут?

— Да, я. А что вам?

— Вот! Посмотрите-ка, — обрадованно заговорил подошедший, протягивая ладонь. — Вырастил-таки. Восемнадцать лет бьюсь и к концу приближаюсь.

Аким Морев взял с его ладони то, что там лежало, рассмотрел: это был колос пшеницы — урод, чахлый и искривленный.

— Что это такое? — недоуменно спросил он.

— Ау! Не видите? — воскликнул владелец колоса-урода. — Восемнадцать лет назад поставил перед собой задачу: вывести пятигранный колос пшеницы… и тогда урожай при всех условиях на одну пятую больше. А он, ау — не понимает.

— Да-а-а, — протянул Аким Морев, подавая колос владельцу. — Ну, мы еще поговорим с вами… потом. Потом. А сейчас что же — в такую рань?

— А мы с коровьими стадами встаем: коровок в поле выгоняют — мы с постельки на ножки, пригонят — мы в постельку.

— Так потом поговорим, — нетерпеливо повторил Аким Морев.

— Ну, потом. Ну, потом. Ау! Потом. — И человек, так же бережно неся на ладони колос-урод, скрылся в зарослях полыни.

«Вот ужас-то», — подумал Аким Морев, глядя вслед человеку, и, сойдя с веранды, сам направился по тропочке, желая знать, куда же она ведет, и вскоре столкнулся с директором станции Руссо.

— Что, Аким Петрович, в такую рань поднялись? — спросил он, здороваясь.

Аким Морев посмотрел ему в лицо: оно еще совсем молодое, видимо недавно испытавшее бритву, волосы густые, черные, как черны и большие глаза.

— Видите, во что превратили опытную станцию — в рассадник сорняков, — показывая на заросли полыни, проговорил Руссо, не выдержав напряженного взгляда Акима Морева.

— Да-а-а, — и лицо первого секретаря обкома покрылось мелкими-мелкими морщинами. — Видимо, потому колхозники и не знают дороги сюда. Да и знать не хотят: кладбище, а не опытная станция.

— Океан-море полыни, — послышался голос Опарина с веранды. — Вы что же, директор, решили безобразием всех перещеголять?

— Не я, не я, Алексей Маркович! Не я. До меня здесь сменилось двадцать восемь директоров.

— Вы, двадцать девятый, обязались станцию доканать? — с усмешкой спросил Опарин.

— Нет! Не для этого дал согласие ехать сюда. Через год-два приглашаю к нам: у нас все будет, как на хорошей выставке.

— С кем же вы тут выставку создадите? Ко мне недавно подходил один… пятигранный колос выводит, — в сердцах заметил Аким Морев.

— Ах тот, чудачок, «Ау». Его ребятишки дразнят: «Эй! Ау». И еще один есть. Знаете, чем занимается? Скрещиванием бабочек… Намеревается вывести такую бабочку, которая пожирала бы вредоносных. Но у нас есть и хорошие работники, например агроном-мелиоратор. Двенадцать лет работает над проблемой рассолонения полей. Великолепные результаты.

— А поля на станции? — вмешался Опарин.

— Засолены. Сплошь.

— Поехали к Бляхину, — с тоской в голосе вымолвил Аким Морев. — Простите, моя горечь не в ваш адрес. Народ столько средств тратит на эту станцию и… и не знает сюда дороги. Приезжайте-ка к нам в обком, — протягивая руку Руссо, добавил он.

Бляхин уже вторую неделю находился в томительном ожидании суда. И теперь, завидя легковую машину «ЗИС», он побледнел, предполагая, что это прибыли представители следственных органов. И тут же заулыбался: из машины выбрались Аким Морев, Опарин и Якутов.

— Наконец-то! — вскрикнул он и кинулся встречать гостей.

Войдя в кабинетик директора МТС, Аким Морев сказал:

— Есть у вас пожилые колхозники — лет под шестьдесят, еще лучше — под семьдесят? Найдутся? Так я прошу — пригласите их сюда. Хотим побеседовать с теми, кто знает, почему некоторые лиманы носят названия: Обильный, Пшеничный, Амбарный, Отрадный и так далее.

— А я сам знаю, Аким Петрович.

Аким Морев промолчал, давая этим понять, что просьбу секретаря обкома следует выполнить и не заменять собою тех, кто ему нужен.

Бляхин было смутился, затем смело глянул Акиму Мореву в глаза:

— Все понимаю, Аким Петрович. Это я глупость спорол… от волнения. Через час старики будут у вас. А теперь… вы, вероятно, еще не завтракали? Не побрезгуйте, прошу ко мне на квартиру. Что есть, тем и угощу.

К домику, где жил Бляхин, они все направились пешком, в сопровождении Ивана Петровича: тот с величайшей гордостью вел «ЗИС», видя, как не только ребятишки, но и взрослые жители поселка любуются его чудесной машиной.

По обе стороны дороги виднелись то бревенчатые, с кирпичными фундаментами, шатровые дома, то избы с проваленными крышами, то с заколоченными крест-накрест окнами. А вон, видимо, бывший хлебный амбар: он высокий, с лестницей, ведущей почти под крышу, но с окнами, что сделано, очевидно, недавно. Над дверью этого амбара написано: «Клуб Полосновской МТС». Тут и там меж домов и изб мертво лежали пустыри с остатками печных труб, заросшие высокой полынью и татарником. Через них можно было видеть соседние порядки села с такими же домами, избами и пустырями.

— Что же у вас тут такое? Фронт сюда не доходил, а пустыри? — спросил Аким Морев.

— Здесь когда-то было богатейшее село — Полосное, — ответил Бляхин. — Выращивали первоклассную пшеницу. Так ведь, товарищ Якутов? — отвечая Акиму Мореву, Бляхин повернулся в сторону Якутова.

— Совершенно верно, — согласился тот, — кулаки жили, мироеды.

— Ну, зря, — возразил Бляхин. Были и кулаки, да ведь их ликвидировали. Остались середняки, бедняки. Колхоз прекрасный создали.

— Что же случилось? — снова настойчиво спросил Аким Морев.

— Утекли на взморье, некоторые дома попродали нам, другие на сторону, или, как видите, заколотили, — ответил Бляхин и, увидав у ворот своего домика паренька лет пяти, в наискось порванной рубашке, сказал: — Ох, сын мой, сын мой! Мне стыдно тебя признавать сыном! Ты что, на Мамаевом побоище, что ль, был? Нет, нет, и не подходи!

— В Чапаева играли, — вымолвил паренек и, вцепившись в штанину отца, потерся о нее щекой.

— Ну, идем домой, в мороз закаленный! — Отец, подхватив сына на руки, проговорил, хвастая перед гостями: — Пять сынов у меня и дочка-трехлетка. Бой-девка растет… Мать! Мать! — закричал он, входя в дом. — Гостей принимай. Давай самовар. Что еще есть? Баранина есть? Давай. Огурцы есть? Давай. Помидоры есть? Давай!

Пока гости завтракали, ведя беседу, восхищаясь семьей Бляхина, его сыновьями, дочкой и расторопной, полногрудой женой, в кабинете директора МТС уже собрались старики, живущие в этом поселке. Они хотя и глухо, — голоса-то на старости лет растеряны, — но страстно спорили о том, за какой надобностью их созывал Бляхин. А как только директор и люди, прибывшие откуда-то, вошли в кабинет, старики поднялись со стульев, ответно поклонились всем и присели, подбросив под себя шапки.