Федор Панфёров - Удар

И Якутова единодушно исключили из партии.

Через несколько дней, когда Аким Морев направлялся к себе на квартиру, Якутов подстерег его на улице и, не подавая руки, а только приподняв потертую кепочку, дрожащим голосом произнес:

— Прошу простить, Аким Петрович. Но если бы не крайняя нужда, не побеспокоил бы вас.

«Видимо, тяжко переносит исключение из партии», — мелькнуло у Акима Морева, и он, потеплев, сказал:

— Пожалуйста. Говорите. Что у вас?

— Я уже стар, как видите: мне шестьдесят третий. И вот на закате дней моих… — Якутов захлебнулся: слезы душили его.

— Да. Я понимаю, — участливо заговорил Аким Морев. — До заката, конечно, еще далеко… но я понимаю — выбыть из партии в такие годы… не легко.

Якутов почти весь квартал шел молча и только на углу снова произнес:

— Переезжать мне в другую область трудно — в мои годы…

— А разве вас кто принуждает?

Не ответив на этот вопрос, Якутов продолжал:

— Я женат. Вы видели, какая у меня жена… это ведь нежный хрусталик.

— Ну?

— А меня вышвырнут с квартиры.

«Мерзавец! Вот что его тревожит, а не исключение из партии», — пронеслось в уме Акима Морева, и он, отвернувшись от Якутова, грубо сказал:

— Чушь! Никто вас не вышвыривает, и никто на это не имеет права… Наслаждайтесь вдоволь со своим хрусталиком, а меня больше не тревожьте. Прощайте! — и быстро зашагал прочь.

И вот теперь, стоя у карты области, ярко представляя себе не простые географические линии, пятна на бумаге, а равнины Черных земель, Сарпинской степи, Левобережья, Аким Морев думал:

«Победа коммунизма в кашей стране — большой праздник, но люди и в будни живут», — эти слова Муратова всегда в такие минуты приходили ему на ум. — Совсем недавно все на бюро согласились ввести в Левобережье лиманную систему… Это наши заботы о буднях. Пока придет Большая вода, пока придет электричество, надо делать то, что требует жизнь: выше Сарпинских степей, в Правобережье, распространить опыт Нижнедонского района — травопольную систему земледелия, заняться повышением урожайности пока без Большой воды, улучшением животноводства — пока без Большой воды… Иначе… иначе наши колхозники с земли уйдут, уйдут туда, где их материальные и духовные потребности будут удовлетворены. Уйдут! Никакими силами не удержишь, — проговорил Аким Морев, как бы с кем-то споря. — Только ханжа, только чужак может рассуждать так: «Наши колхозники — народ сознательный: продержатся». А как продержаться, коль год, два, три в иных колхозах ничего на трудодень не получают? Окажись на их месте наш Сухожилин или тот же редактор Рыжов — первые бы сбежали… Понастроили столько лесных машинно-тракторных станций, обнесли их высокими тесовыми заборами, понапичкали агрономами, лесоводами, техникой, распахали огромные площади земли… и вместо леса преподнесли народу трын-траву. А ведь если бы эту же технику, этих же людей перебросить на создание таких водоемов, как Аршань-зельмень в Разломовском районе?.. Сколько уже было бы воды в Сарпинских степях и на Черных землях!»

Размышления Акима Морева прервал Петин. Войдя в кабинет, он доложил:

— Астафьев. Хочет перед заседанием бюро поговорить с вами.

— Конечно, просите, — быстро ответил Аким Морев и только теперь увидел, как толстое настольное стекло, бумаги, разложенные стопочками, чернильный прибор — все залито солнцем. Первый секретарь обкома повернулся к окну, откуда не светилась, а бесцеремонно, как карапуз в коляску, лезла в кабинет солнечная весна.

— Ух ты! Какая ты! — произнес он, и снова перед ним мелькнула Елена Синицына. «Приехала бы ты!» — мысленно позвал он ее, и сияющая радость засветилась в его глазах. — Весна-то какая, товарищ Астафьев! Здравствуйте, — проговорил Аким Морев, идя навстречу секретарю Нижнедонского райкома.

— Да-а, — неопределенно, но во всяком случае не с восхищением ответил тот, садясь в глубокое кресло, откуда выглянуло его, еще в следах летнего загара, лицо с острым носом и покатым лбом, обрамленным на диво густыми волосами. — Плохая весна, Аким Петрович. Прямо скажу: дрянь весна, — подчеркнул он.

— Что так? — хотя будто и встревоженно, однако не отрывая радостного взгляда от окна, снова переживая то, что захватило его там, на скамейке бульвара, слыша звуки чудесной мелодии, видя в солнечном изобилии Елену Синицыну, спросил Аким Морев.

— С осени земля до снегов замерзла, стала жесткой, как кость. Потом выпал снежок. Весна, как видите, бурная: сгонит снег за три-четыре дня, и влага не успеет проникнуть в почву — земля еще не растаяла. Все скатится в овраги, речушки, низины, затем оттает земля, солнце высушит ее, и тогда подземная влага не соединится с надземной. Земля не отрыгнется, как говорят колхозники. А это для зерновых — убийство.

— Фу-у-у, — выдохнул Аким Морев и почувствовал, как у него сжалось сердце: с осени в землю брошены миллионы пудов семян, зерно даже не проклюнулось; ныне на яровой посев надо вывозить миллионы пудов семян. — Да-а… Если это так… то да-а… — И он невольно рванул гардину, прикрывая окно, гася солнце на столе, но тут же, как бы оправдываясь, добавил: — Смотреть трудно — глаза режет. — Сердце у него ныло, в уме проносилось одно и то же: «Неужели снова неурожай?» И к Астафьеву: — А что же делать?

— Если не будет дождей?

— Да.

— Если бы мы были уверены, что дождей не будет, тогда и сеять не надо: посев при такой весне и таком положении, да еще без дождей, равносилен тому, как если бы семена ссыпать в Волгу.

— Вы знаете, что это невозможно — не сеять, — возразил Аким Морев.

— Тогда что ж… Тогда гадайте — орел или решка.

— Вы что-то сегодня злой, Иван Яковлевич.

— Злой. Очень. Кипит все во мне.

— Что? В районе плохо… с севом?

— Нет. Хорошо. В общем, у нас в районе хорошо. Даже такая весна нам не страшна. Относительно не страшна: мы за эти годы бесструктурную почву превратили в структурную, то есть в такую, которая скупо отдает влагу воздуху. У нас всюду лесные полосы, водоемы, все это способствовало задержанию снега, способствует медленному таянию, да и озимые у нас ушли под зиму в прекрасном состоянии. Средний урожай обеспечен. А у соседей даже зерно не проклюнулось: в орлянку играют.

— Что же вас лично так обеспокоило?

— Такая ранняя и бурная, весна широко отворяет ворота суховею, дыханию среднеазиатской пустыни. Весна потому такая бурная, потому такая ранняя, что суховей уже наступает… И мы делами своими, Аким Петрович, все подготовили для его встречи. Пожалуйста! Шествуй! Нет тебе преград. У нас в области один только район — перегородочка для тебя, это Нижнедонской. Ну, для твоей силищи это — комар на носу. А ведь можно было бы, Аким Петрович, все районы сделать такими же, как Нижнедонской. Тогда был бы уже не комарик: мы от природы урвали бы средний урожай… Знаю, убить суховей, подчинить злые силы природы… я слышал вашу речь на пленуме и приветствую ее… Знаю, эти злые силы природы можно убить, только наступая на природу всеми мерами и всем народом, да еще в государственных масштабах. Знаю, убьем суховей, когда хлынет Большая вода. Но ведь побеждать природу надо учиться и у самой природы… а не кидаться на нее, крича: «Ура-а-а!» Посев дуба-то под «ура!» произвели.