Михаил Коршунов - Автограф

Володя подарил Ксении черепаху. Сказал, зовут Керамикой, ест кашу с травой и капустой. Можно и картофель вареный из пакета.

Черепахе обрадовалась мама. Сажала в сумку и гуляла с ней. Мама животных понимала лучше, чем собственную дочь. Мать и Ксения были друг от друга свободны. Свобода прежде всего исходила от матери — с самого детства Ксении: мать не хотела загружать себя проблемами по воспитанию.

Когда Ксении бывало не по себе, «сумма ее переживаний образовывала некую единицу» (говоря словами Володи Званцева), она звонила Лене Потапову, чтобы поболтать, вспомнить Дом художественного воспитания; сколько среди них выступало бойких пророков, доказавших — все мысли повторяются, беспощадных реформаторов…

В конце разговора Леня спрашивал:

— Как поживает Володя?

Ксения при первой же возможности познакомила Леню с Володей. И они сразу понравились друг другу.

— Он подарил мне черепаху.

— Символ мудрости и долголетия.

— Я не выдержу.

— Чего?

— Мудрого долголетия. Или долголетней мудрости. Не знаю — чего больше.

— Он подлинный врач.

— Он заготовитель рыжиков.

— Что ты мелешь, Ксения?

— Спроси у него.

Ксении не было стыдно, что она подловила наивного, доверчивого Леню. Он был создан для того, чтобы над ним подшучивали. Ксения это делала крайне редко: Леня Потапов был ее ближайшим в классе другом. Ленина мама Антонина Михайловна пророчила Ксению в невестки, но когда убедилась в том, что этого не произойдет, не обиделась, сказала:

— Помоги мне поскорее женить Леньку.

— Его женят, не сомневайтесь, Антонина Михайловна.

— Ты вот подвела.

— Со мной вы бы наплакались.

— Я бы тебя обласкала.

По-прежнему Ксения чувствовала себя в доме у Антонины Михайловны лучше, чем в собственном, чувствовала себя обласканной, получающей домашнее тепло.

Рыжиками, как объяснил Ксении Володя, назывались пузырьки желтого стекла из-под эфира, в которые наливался спирт и которыми пользовались в медицине в обмен, потому что спирт требовался для работы в каждой лаборатории: его вечно не хватало. Рыжики можно было поменять на жаростойкие шприцы, на реактивы, на кислоты. «Конвертируемая валюта», — говорил Володя.

Кончится на заводе смена, и ребята «привалят» в библиотеку, выстроятся за «культурными ценностями».

— Евлашин, ну как сегодня поворотная часть? — это Инна Швецова на выдаче.

Евлашин работает на электромагнитном кране, это он разрушает произведения, созданные из металлического утиля. На кране у него написано: «Остерегайтесь поворотной части!» Евлашин напоминает Ксении Леню Потапова. Каждый может подшучивать над «его поворотной частью» и получить в ответ только беззащитную улыбку. Совсем недавно Ксения ему объяснила, кто такие художники-авангардисты, имея в виду его утиль.

Ксения работала в глубине библиотеки, слышала толкотню голосов. Иногда помогала Инне на выдаче книг, но чаще сидела и занималась регистрацией книжных поступлений, заполняла карточки для каталога, составляла рекомендательные списки для читателей, в которые обязательно включала современных поэтов, особенно близких ей. Эти рекомендательные списки были популярны на заводе, но Ксению это не волновало. Она никак не могла сделать свою работу такой же необходимой для себя, как для Лени была необходима газета, для Володи — клиника и в особенности работа на «скорой», для Гели — ее театр. Подумать только, даже у Гели — театр!

До завода Ксения работала в отделе культуры при исполкоме, потом в худфонде, потом в редакции бюллетеня «Музеи и выставки». Собиралась поступить на заочное отделение пединститута, чтобы преподавать литературу или историю. Не собралась, не поступила. А может быть, действительно стать просто поэтом? Вот так — поэтом. Но это значит еще глубже погрузиться в себя, погрузиться до самого донышка. Это если быть честным поэтом. «Он — боль и ненависть, надежда и прогноз», — написала Новелла Матвеева о поэте. Нет, нет, обезвредить опасную идею в отношении себя. Даже провокацию. Ну, хватит беситься. Достаточное количество годиков, чтобы поумнеть. А ведь на самом деле стихи Ксении нравились Буркову, как нравились они и Артему Николаевичу, отцу Гели. Но в стихи она только играла. Без боли и ненависти. В исполком играла, в худфонд и теперь в завод играет. Создает очередную видимость. В испуг перед Володей играет или нет? На самом деле чертовня? Опасность?

Ксения вздохнула, взяла из стопки книгу, писать на нее аннотацию. Может быть, Ксения, как говорят на заводе девушки, уже экс-дева — старая дева? И вот эту опасную идею надо обезвредить? Что, если немедленно отправиться к Саше Нифонтову на «Капли дождя» и новые магнитофонные записи? Темнота на танцах — друг молодежи! Где она слышала этот призыв? Ну как же — в заводском Доме культуры на фестивале современных танцев. Выкрикивал какой-то подгулявший парень к восторгу очень многих. Ксения была включена в состав жюри фестиваля. Может, напроситься к Геле и к Рюрику в их театр «Реалист»? Больше года не была. Пьесу Пытеля ставят — в вечерней газете было сообщение. Что у них сейчас-то идет? Нет, никуда она не будет напрашиваться, незачем и некогда. Надо побыть подальше от прошлой жизни. Поэтический вексель тоже давно погашен. Никогда она не станет поэтом, даже по ошибке. Есть настоящие стихи, а есть эмоциональная информация. Ощущение стихов. Путь себе надо расчищать сомнениями. И если тебе нечего сказать — молчи. Кто-то из больших ученых, Вавилов кажется, сказал, что уже необходимо всеми мерами избавлять человечество от чтения плохих, ненужных книг. Не пойти ли работать к Володе в клинику или на «скорую» — будет помогать ему выманивать со складов жаростойкие шприцы, гайки, рентгеновскую пленку, у хозяйственников — автотранспорт или аппарат для дрессированной (дистиллированной) воды.

На абонементе опять зазвучала перекличка голосов, и вдруг вопрос:

— Где Ксана?

О ней так спрашивают. Определенно. Бригадир Сережа с третьей печи с помощниками Юрой и Мишей. Всегда ходят стайкой. И еще пультовщица Катя Мартынова с ними. Миша, между прочим, вполне прилично рисует. Недавно нарисовал Ксению одним росчерком. Сережа возле плавильной печи работает в фетровой шляпе. Стиль. Вот и сейчас он так о Ксении. Ребята считают ее своей, считают, что приобщилась. Инна ответила — Ксения Борисовна здесь. Ксения Борисовна тоже звучит до сих пор непривычно. А что — она старше этих ребят, и она для них Ксения Борисовна или… Ксана. Ничего среднего, промежуточного нет. Что должно быть средним, промежуточным в нашей жизни? Что она имела в виду? Умственная слабость у нее, вот что! Новый период в ее жизни «после картошки». Как сказано в мудрой японской книжке, на которую Ксения только что делала аннотацию, она — рисовый крахмал, размокший от воды, спина побежденного борца. Надо во всем разобраться, побыть одной. Пусть Володя теперь с Леней поговорит о самостроительстве, индустриальной целине или о космосе, где человека погрузят в полный покой и снова возвратят к жизни при полете на Марс или Венеру. Ксении до поры бы до времени погрузиться в покой здесь, на земле, пока земля сама вся не успокоится и не зацветет фиолетовым багульником или сиренью. Как красиво цветет сирень в Ленинграде на Марсовом поле в белую ночь!.. Тем более Володя доказывает, что цветы реагируют на эмоциональный настрой человека, на его чувства, переживания, характер. Растения — неизведанные еще цивилизации. Но лучше всего то, что просто, потому что простота хороша своей простотой, ясностью, и это исключает сомнения. Не надо стыдиться искренности, не надо себя беспрерывно сдерживать, воспитывать, не надо быть аллергиком. Пушкин мог крикнуть цыганке Тане Демьяновой: «Радость моя, Таня, здорово!»