Николай Бораненков - Вербы пробуждаются зимой [Роман]

«Вот молодцы-то! — подумал Сергей. — Ни жара им нипочем, ни песчаные бури. Занимаются, и баста. А я-то… чуть не захныкал. К черту! Выше голову! Жизнь никакими бурями не остановишь. И, быть может, это вовсе хорошо, что попал я в эти пески, сам себя еще раз на прочность проверю».

Веселее зашагал Сергей, рассматривая на ходу глинобитные одноэтажные, без крыш казармы, легкие, из камыша навесы для танков, орудий и бронемашин, какие-то сборно-щитовые сараюшки под пломбами, спортивные площадки…

— Что же вы так отвечаете сержанту? — спросил Сергей, когда вышли в затишье между домами.

— А что я сказал ему?

— Грубите. Отвечаете не по уставу.

— Они тоже хороши. Только и суют наряды. В строй опоздал — наряд. Не так повернулся — тоже.

— И много у вас этих нарядов?

— Не считал. Много.

— Что же вы так? Парень как парень, а служите плохо.

Солдат промолчал и на другие вопросы Сергея не ответил. Только когда подошли к белокаменному зданию, обсаженному тополями, остановился и сказал:

— Вот здесь. Третья дверь по коридору направо. Разрешите идти?

— Благодарю вас. Можете идти, — ответил Сергей и потянул руку: — Желаю избавиться от нарядов, товарищ Бичаус.

— Вичаус, — поправил солдат и повернул на аллею.

Сергей посмотрел ему вслед. «А сердце у него чем-то ранено и, видимо, от соли, которой подсыпают, не может зажить. Свихнется парень, если не вылечить сейчас».

Сбив фуражкой пыль с кителя, брюк, почистив тряпицей сапоги, Сергей вошел в вестибюль. В небольшом углублении у зачехленного знамени застыл с автоматом на груди стройный, лихо подтянутый солдат. Ни один мускул не двигался на его возмужалом, загорелом лице. Только изредка вздрагивали брови.

Отдав честь знамени, Сергей прошел вправо по коридору, отсчитал три двери и остановился в растерянности и радостном оцепенении. На обитой черной кирзой двери в рамочке под стеклом висела надпись: «Полковник Бугров М. И.».

Шесть лет назад, как расстался с ним на Белорусском вокзале. Шесть долгих лет! И вот снова встреча. А может, это не он? Может, случайное совпадение?

Сергей постучал и, услышав приглушенное «да», вошел в кабинет. За небольшим, накрытым красной скатертью столом сидел он — Матвей Иванович. Как сильно изменился он за эти годы! Похудел, на впалых щеках и лбу пролегли косыми бороздками складки, волосы осыпал густой иней. Только глаза по-прежнему горели молодо, задорно, с неистребимой жаждой жизни.

С минуту смотрели они удивленно и радостно друг на друга. У полковника влажно блеснули глаза и еле заметно дрогнули губы. Потом они почти одновременно шагнули навстречу и так же, как это было когда-то при прорыве блокады под Ленинградом, крепко обнялись.

— Сергей! С какими ветрами?

— Матвей Иваныч! Вы ли это?

— А как же! Ты что, меня из списка вычеркнул? На пенсию услал?

— Что вы! Я просто не ждал вас здесь.

— Не ждал? Хорошо. А я вот забрался в пески и воюю. Всем сусликам назло. Да ты проходи, проходи, дорогой! Садись.

Сергей сел в камышовое кресло.

— Как же вы сюда попали, Матвей Иванович? Вы же в Забайкалье служили.

— Не попал, а сам попросился.

— Вот как! И что же вас сюда потянуло?

— Да, понимаешь… Армию расформировали. В Белоруссию было посылали. А я попросился вот сюда, в самый дальний гарнизон. Захотелось доказать, что у нас, в Советской Армии, не может быть захудалых гарнизонов.

— И давно вы здесь?

— На плацу деревца видал?

— Мимо них шел.

— Так вот… Сколько лет им, столько и я здесь.

Он прошел к окну, глянул на небо и толчком распахнул две створки.

— Сыпучка унялась. Можно открыть, — сказал он, вернувшись к столу и сев рядом. — А ты все там? В Москве?

— Нет, — покачал головой Сергей. — Уже не там.

— Скромничаешь. Небось проверять приехал?

Сергей встал, вынул из бокового кармана вчетверо сложенный листок и, не подымая глаз, как бы извиняясь, сказал:

— Прибыл в ваше распоряжение, Матвей Иванович. Для дальнейшего прохождения службы.

Бугров взял листок и очень долго, кажется, целый час, молча читал. Сергей не смотрел на полковника. Ему, как перед отцом, было стыдно за то, что он в чине подполковника прибыл на должность заместителя командира роты по политчасти. Он только слышал, как Матвей Иванович нервно барабанит пальцами по стеклу. Потом под ним скрипнули стул, стельки сапог, рассохшаяся половица — и на плечо Сергея спокойно легла рука.

— Ты садись. Садись. В жизни всякое бывает, браток. Ну, что ты, право, раскис.

Сергей поднял виноватые, но в то же время горящие обидой и гневом глаза. Туго сжатые кулаки нервно вздрогнули.

— Да если бы за дело… Снимай, наказывай. А то…

Бугров втиснул Сергея в кресло, протянул стакан воды.

— Выпей, успокойся.

Сергей жадными глотками выпил воду, поставил стакан на тумбочку, вытер носовым платком разгоряченное лицо, виновато улыбнулся.

— Извините, Матвей Иванович. Не могу забыть.

Бугров собрал со стола бумаги, положил их в сейф и обернулся к Сергею.

— Рассказывай. Все как есть.

Они отошли к окну, сели на потертый скрипучий диван.

— Ну, слушаю тебя.

…Было уже совсем темно, когда Сергей закончил свою исповедь. Ни разу не перебил его, не прервал Матвей Иванович, только понимающе качал головой. Теперь же, когда Сергей умолк, он встал, прошелся, заложив руки за спину, по кабинету и, остановившись, вдруг выпалил:

— Глупец ты! Нестойкий боец, Сергей. Да как же ты мог струсить перед какими-то двумя чернильными душонками? Как не мог принять новый бой? Да на твоей же стороне была правда! Тебя поддержал коллектив. А ты на все рукой махнул, сдался на милость бюрократам, лапки перед ними поднял.

Бугров достал из пачки последнюю папиросу, склонился над зажженной спичкой, но папироса сломалась, и он, с досадой бросив ее в урну, опять подступил к Сергею.

— Ты не имел права отступать, Сергей. Не имел! Ты коммунист, политработник. Ты обязан был сражаться до последнего за правоту. Почему не пошел в партбюро? К генералу Хмелеву? Почему не попробовал разыскать меня и тех, кто знает, где ты был?

Сергей, опустив голову, молчал.

Нелегко обошлась встреча с Сергеем Ярцевым полковнику Бугрову. Весь вечер он был в плохом настроении да и ночью долго не мог уснуть. Судьба Сергея всколыхнула, взволновала его.

За что же избили, измутузили человека? Откуда такая несправедливость? Ну другое дело, был бы он симулянт, где-то отсиживался в тяжкий час, спасал свою шкуру. А тут…

Матвей Иванович живо припомнил все, как было. В жаркий полдень, когда, как обычно, на переднем крае наступило затишье и солдаты улеглись в траншеях отдыхать, на окопы обрушилась лавина артиллерийского и минометного огня. Прибрежные высоты затянуло пылью и дымом. В небе появились самолеты. Откуда-то из окрестностей Новгорода ударили тяжелые мортиры. Деревья взлетали на воздух, земля тряслась и гудела, будто по ней бежали табуны железных коней. Проводная связь с батальонами была оборвана. По рации стало трудно говорить. Вокруг свистело, стонало, ухало. В наушниках слышался сплошной треск и заглушающий лай немецкой речи.