Татьяна Тэсс - Хранитель времени

— Теперь уже все, — сказал мой спутник. По морщинистому лицу его бежали слезы. — Пойдемте отсюда. Что можно сейчас сделать? О господи, я так и знал.

Мы вышли.

Жена что-то быстро и испуганно ему сказала, но он только отмахнулся. Женщина в дверях сжала оба кулака и запрокинула голову. Казалось, она хотела крикнуть. Глаза ее закрылись.

— Я даже не представляю, как она будет без него жить, — сказал мой спутник, вытирая слезы ладонью. — Есть женщины, которые не умеют жить одни. Он ее слишком любил. Он из сил выбивался, чтобы у них все было. Но ему не везло! До чего же ему не везло, господи!

Мы медленно пошли по дорожке к шоссе.

— Просто бывают такие невезучие люди, — произнес мой спутник, смотря перед собой. — Очевидно, в этом все дело. Вот у меня, например, все как-то по-другому. Я умею заработать! — сказал он дрожащим голосом. — И мне везет, оф коорс. А он вечно влезал в историю.

Он обернулся и посмотрел на дом. Женщина все еще стояла в дверях.

— Ну, что вам сказать? — Он махнул рукой. — К примеру, был он шофером такси. Кажется, хорошая работа, правда? Вы бы его видели, когда он сидел в машине. Высокий, красивый, как черт, — даже пассажирки на него заглядывались, в особенности американки. И на тебе! Он тут же влез в историю. — Мой собеседник всплеснул руками. — Вез из Пирея иностранца, взял его возле «Флипп-бара», на набережной. И тот по дороге стал молоть черт знает что и про него и вообще про греков. Спьяну, конечно. Тут знай одно: терпи и не связывайся. Такое уж шоферское дело. А мой приятель, представляете, что сделал? Взял да и высадил своего пьянчугу по дороге в Афины. Тот, натурально, полез в драку. Тогда мой дружок стал в позицию… — Он слегка опустил плечи и показал, как становятся в боксерскую позицию. — И двинул его чуть-чуть, так, что тот повалился на асфальт. Потом подобрал его, аккуратно уложил в машине и повез к нему домой. Пока ехали, пьянчуга был уже в полном порядке. Но, можете представить, он оказался какой-то важной птицей. Если уж не повезет, так во всем! Он нажаловался на моего дружка — и того уволили из гаража. И потом уже ни в один гараж не брали, оф коорс. Все из-за того, что он вечно влезает в истории. Вот как оно было.

Он опять обернулся. Его жена подошла к женщине, стоящей в дверях, и попробовала ее увести. Но та замотала головой и прижалась щекой к косяку.

— Что же было дальше? — спросила я.

Перед моими глазами все еще стояло строгое, неподвижное лицо над белой простыней.

— Что дальше? — переспросил мой спутник. — Они продали все, даже стулья. Наконец его нанял на свою яхту богатый француз. Француз носился, как угорелый, из одного моря в другое. С ним всюду ездила какая-то мексиканка с зелеными глазами и прической «конский хвост»; очень красивая девка, между прочим, — вери, вери найс. Они были и в Коломбо, и в Сингапуре, и еще черт знает где. Я его видел, этого француза: никакой он не был яхтсмен — обыкновенный толстяк с животом и тонкими ножками. Но он платил хорошо, и мой приятель мог бы заработать. И тут вдруг опять началась история!

Он долго сморкался, и несколько секунд мы шагали молча.

— Можете представить, — продолжал он, — мексиканка влюбилась в моего друга, как сумасшедшая. — Мой собеседник пожал плечами. — Подумаешь, большое дело! В меня тоже многие влюблялись, — сказал он и поправил пенсне. — Но он немедля влез в историю, оф коорс. Высадился в первом порту и поплыл на угольщике назад в Пирей. И от всех его заработков только и осталось, что на старую моторную лодку. Он купил лодку и начал рыбачить. И наконец ему повезло.

Мой спутник остановился и снял пенсне.

Тут я увидела, что у него добрые, помаргивающие, растерянные глаза. Без пенсне он выглядел совсем по-иному, чем тогда, когда носился между колоннами Парфенона, воинственно блестя стеклами. Жена подошла к нему и начала что-то говорить, а он глядел, терпеливо помаргивая. Под глазами у него были мешки.

Наконец жена отошла и остановилась неподалеку.

— Может быть, вы торопитесь? — спросил он и покосился на шоссе. Там стояла машина, блестя под солнцем, и шофер смахивал с нее мягкой кисточкой пыль.

— Что же было дальше? — опять спросила я.

— Да, — сказал он, вздохнув. — Я же говорю, что ему наконец повезло. Он рыбачил и еще эти чертовы губки искал под водой. Туристы, знаете, обожают покупать в Афинах губки. — Он, спохватившись, посмотрел на меня и перевел разговор. — Грудь у него, можете представить, была как мехи. Ну, и один раз, когда он нырял за губками, он увидел на дне бронзовую статую. Говорят, статуя пролежала на дне моря несколько тысяч лет. Я ее потом видел — по-моему, ничего особенного! Обыкновенный здоровый голый парень, и к тому же вся бронза стала зеленой, как водоросли. Но знатоки говорят, что это — настоящее сокровище. Словом, шум подняли такой, что несколько дней газеты только об этом и писали. Я встретил моего приятеля, он был как безумный. «Когда я, говорит, увидел ее на песке, я чуть не захлебнулся, такое со мной сделалось. Я сразу понял, что это — счастье. Уж тут-то, говорит, я его не выпущу. Сам понимаешь, сколько я получу денег за то, что нашел такое сокровище. Уж тут-то, говорит, мы не будем знать нужды. Вот оно, счастье!»

Он был совершенно как очумелый и только твердил «счастье» и «счастье», словно его завели. И все обнимался со своей Анти. Он ее любил прямо как сумасшедший. Я просто не видел, чтоб так любили женщину! Во всех газетах поместили его портрет: и на лодке, и когда он ныряет за губками, и дома, с Анти, с ребятишками… Чего только не писали про него!

Я обернулась и посмотрела назад. Маленький, покосившийся домик, в котором лежал на кровати под простыней мертвый человек, был виден на фоне розового неба — весь, со своей односкатной крышей и торчащей трубой.

— Когда эту самую статую поднимали, он все время был там, — продолжал мой собеседник. — Водолазы на дно пошли, и он с ними нырнул, — показывать, где она лежит. Хлопочет вокруг, словно сам ее сделал. «Если бы я мог, говорит, я бы один ее поднял, но здесь такое дело, что только подъемный кран ее возьмет». Стали ее тянуть краном, а он тут как тут. «Осторожней! — кричит. — Не повредите!» И как-то так неудачно подвернулся… Придавило его, словом, этой статуей.

Голос моего собеседника дрогнул. Он замолчал и молчал долго.

— Никогда не думал, что он сдастся, — наконец сказал он и вытер под пенсне глаза. — Не могу представить, знаете, что его уже нет. А его нет, и крышка.

Он спрятал платок и зашагал к машине.

Из дома послышался длинный рыдающий звук — не то плач, не то вопль… Жена моего спутника схватилась за голову и побежала туда.

— Ай эм сори, — сказал мой спутник, тревожно глядя на дом. — Если можно, я покажу вам театр Диониса завтра. А? Понимаете, мне нужно было бы остаться. Вы уж простите, пожалуйста. Ай эм вери, вери сори.