Татьяна Тэсс - Хранитель времени

Наконец его точно кольнуло: Грибов!

Петя вспомнил вчерашний разговор и так сморщился, словно у него заболело под ложечкой. Он медленно оделся, расчесал всклокоченные кудрявые волосы и, соскочив с платформы, пошел вперед, к паровозу.

Машинист высунулся из окошечка.

— Ну, как дела идут? — мрачно спросил Петя. От паровозной топки потянуло горьковатым запахом угольного дыма и горячего металла, и Петя закашлялся.

— Что, крепок паровозный табачок? — сказал машинист, засмеявшись. — Вишь как тебя разобрало…

Петя, неожиданно для самого себя, улыбнулся в ответ.

Он смотрел на обветренное лицо машиниста и покрасневшие от бессонной ночи глаза, на его толстый нос, перепачканный копотью, на всю его неуклюжую, коренастую фигуру, от которой веяло веселой и доброй силой, и чувствовал, как к нему понемногу возвращается то счастливо-возбужденное состояние духа, в котором он находился с минуты, когда состав отправился в путь.

— Как дела идут? — повторил он уже совсем по-иному.

Ему не хотелось вспоминать ни вчерашний разговор, ни самого Грибова; вертя головой, как гусь, Петя с интересом рассматривал большую станцию, торопливых, озабоченных пассажиров, очень полную даму в цветастом, как кушетка, халате, которая величественно застыла на площадке мягкого вагона… Но больше всего его занимал стоящий на запасном пути товарный состав. Там, на открытых платформах, кроме одиноко возвышающихся грузовых машин поблескивали стеклом и никелем два новеньких «Москвича». В одном из них сидел парень, примерно того же возраста, что и Петя, и тоже с интересом разглядывал станцию.

Машинист отер ладонью потный лоб и подмигнул Пете.

— Можешь себе представить, Полуяровку благополучно миновали! — сказал он, словно продолжал начатый разговор. — Там, брат, такая ямина, что оттуда тянуть полуторный состав надо с умом! — Он торжествующе посмотрел на Петю. — Лучшее топливо для трудного участка приберечь, — это раз! — Машинист загнул короткий, перепачканный машинным маслом и сажей палец. — Разгончик вовремя взять — это два! Тогда и можно вытянуть составчик, как перышко. Понял?

— Понял! — ответил Петя и еще шире улыбнулся, словно ему передалось радостное возбуждение машиниста.

— Сейчас только за Пятихаткой трудный перегон. Еще один котлован здоровый. Пройду его — и будет душа моя спокойна. А дальше дорога как скатерть! Составчик мой мячиком пролетит. Не веришь?

— Чего ж не верить? — удивился Петя.

— А хрен тебя разберет! — беззлобно сказал машинист. — Хоть ты и молодой, а, может, душа у тебя робкая. Я, милый, пока добился, чтоб мне позволили по этой линии полуторный состав провести, стольких убеждал — молодых и старых, что на языке, веришь, болячки повыскакивали. А все ж таки убедил! — сказал он с восхищенным удивлением. — А все ж таки доказал!

Он засмеялся гулко и раскатисто, как из бочки.

— Скоро тронемся? — спросил Петя. — В буфет хочу сбегать.

— Поторапливайся, — распорядился машинист. Он огляделся, и вдруг лицо его стало озабоченным. — Тут один наш товарищ, железнодорожник, просит его до Крутого Яра подвести. На пассажирский опоздал, теперь товарным добирается. А до Крутого Яра на площадке столбом стоять — это, я тебе скажу, не сахар. Посади к себе в кабинку, уважь! Человек заслуженный, известный…

— Почему не посадить, — сказал Петя степенно. — Пожалуйста!

— Ну, вот и отлично! — Машинист высунулся по пояс из окошечка и крикнул: — Марья Егоровна! Где вы?

— Тут я, — ответил спокойный грудной голос. — Силен ты кричать, Петрович, — небось в Пятихатке тебя слышно…

К паровозу не торопясь подошла женщина в железнодорожной шинели, низенькая, круглая, как булочка, с маленьким розовым носом в мелких веснушках и родинкой на щеке. Подбородок у нее был решительный и твердый, с крутой ямкой. На вид ей казалось лет сорок пять.

— Вас кавалер дожидается, — сказал машинист, показывая на озадаченного Петю. — В машину приглашает. Поедете?

— Отчего же! — сказала женщина певуче. — Не помешаю вам?

— Прошу! — смущенно буркнул Петя. — Места хватит… — Он потоптался и, вконец сконфузившись, полез на платформу.

Марья Егоровна легко взобралась вслед за ним. Грибов дремал, но, услышав шаги, приоткрыл один глаз.

Петя молча распахнул дверцу машины, и Марья Егоровна села в кабину. Откинувшись на спинку сиденья, она легко вздохнула.

— Теперь буду отдыхать, — сказала она с удовольствием. — Как в мягком вагоне. Набегалась перед отъездом, ноги-то гудут…

Петя молчал. Уже взмахнул флажком дежурный, и паровоз ответил ему длинным, протяжным свистком, и покатились, застучали вагоны… А Петя все не мог раскрыть рта, будто онемел. Марья Егоровна тоже молчала; она сидела, покойно положив на колени маленькие белые руки. Лицо ее было задумчивым.

— Вот и поехали! — сказала она негромко. — Скоро дома буду…

— Вы в Крутом Яре живете? — наконец спросил Петя сиплым голосом.

Марья Егоровна кивнула головой. Она плотней натянула черный форменный берет на свою кругленькую, аккуратно причесанную голову.

Стало темнеть. Солнце садилось прямо в облака, и они наливались тяжелым пышным пурпуром. Подул неспокойный, порывистый ветер. Закат предвещал дурную погоду.

— Дождь будет… — неуверенно сказал Петя.

И опять Марья Егоровна ничего не ответила, а только кивнула головой. Так и ехали они рядом в нагревшейся за день, пахнувшей краской кабине, ничего не говоря друг другу и смотря на дорогу.

Наступил вечер, но звезд не было, все небо затянуло облаками. На западе еще виднелась узкая тревожно-красная полоска. В темноте Петя смутно видел лицо Марьи Егоровны, маленький нос, решительный подбородок… Ему показалось, что глаза ее глядят грустно.

— Вот как бывает на свете! — вдруг сказала она и вздохнула. — Еду домой и не знаю — радоваться ли, печалиться? В первый раз со мной такое…

Петя молчал, но она, видно, и не ждала ответа.

— Сколько времени дома не была! — проговорила она задумчиво. — Ребята писали каждый день, а от мужа всего пять писем пришло. Да разве то письма? «Жив-здоров, дети учатся хорошо». Вот тебе и все.

— Поссорились? — робко спросил Петя.

Женщина покачала головой. Она нерешительно поглядела на Петю, видимо колеблясь, говорить ли с ним на такую тему, и наконец сказала застенчиво:

— Восемнадцать лет вместе прожили. Друг дружку с работы встречали, домой шли — за руки держались как дети. Казалось, сердце с сердцем срослось — такая дружба, такое согласие. И вот видите, как получилось…

— Что ж такое случилось?

— Да ничего не случилось! — неохотно ответила женщина. — Одно самолюбие. Точит его, как червяк. Источило до того, что, верите, щеки запали, нос торчит, как гвоздь… А все упорствует! Гордыня мужиковская, бес ее возьми…