Владимир Высоцкий - Собрание сочинений в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Одна администраторша чуть позавидовала нашему путешествию, но не злобно, а другая, помладше рангом и летами, да деловитостью постарше и поопытней, посоветовала номер дать.

Ночью Маринка чуть выпила с устатку водочки, чтобы не простыть, а водочку мы добыли с Петей, который подкинул меня до ресторана и обратно (это после дня езды на работе). А потом легли и т. д.

Рифму найду, а дальше пойдет — придумаю.

Утро! Ничего не ясно. Встал. Поел. Пошел. Чувство было такое, что все равно ведь поедем, что-нибудь да придумаем. Подошел к горкому — суббота. Никого — и вдруг «Москвич», а в нем человек: «Я, — говорю, — такой-то. Из Москвы. Сломались мы. Что делать?». «Вам, — говорит, — повезло, только наша база и работает».

Поехали. Он оказался каким-то у них начальником, дал трос, приказал шоферу, подцепили, привезли.

Долго не верили они, что я тот самый, а я назойливо им фамилию называл. Поверили. Шофер хихикал и застенчиво глядел.

Хлопотали возле мотора, заряжали аккумулятор.

Аккумуляторщик — бывший шофер, простудил артерии на ногах, больше шоферить не может. Надеется на минскую медицину. Звать Жора. Благожелательный, добрый. Другие тоже, копались в моем реле, ничего не понимали, экспериментировали с проводами и отверткой, да так всё и оставили.

Уехали мы и через знакомых таможенников проскочили без проверок и приехали в Варшаву.

У Вайды на спектакле-премьере был я один. Это «Дело Дантона». Пьеса какой-то полячки, умершей уже. Рука у нее, как у драматурга, мужская. Все понял я, хотя и по-польски. Актер — Робеспьера играл. Здорово и расчетливо. Другие похуже. Режиссура вся рассчитана на актеров и идею, без образного решения сценического. Но все ритмично и внятно.

Хорошо бреют шеи приговоренным к гильотине. Уже и казнь показывать не надо, уже острие было на шее.

Потом дома пел. Был Даниэль и Моника — разломавшаяся «пара», как говорит Маринка. Были гости — монстры из «8<^>1<^*>/2<^*>» Феллини. Спали в хорошей комнате, где работает «maitre».

Утром уехали. Поляки, к сожалению, немецких машин не чинят. Поехали на одном аккумуляторе, т. е. нервничали всю дорогу, однако дотянули до Западного Берлина. Любезный немец выпускал нас из ГДР — в этот любимый и ненавистный для демократических Зап<���адный> Берлин. Пограничники ФРГ — просто машут рукой, даже не проверяя паспортов — зачем?

Устроились в маленьком пансионате «Антика». 30 марок — ночь. Пошли есть — ели нечто выдающееся. Берлинский какой-то гигантский кусок — целую ногу с костью от свиньи, т. е. вареный окорок. Весь съесть невозможно — мы съели. Потом погуляли: город богатый и американизированный — ритм высокий, цены тоже, и все есть на тротуарах — стеклянные витрины-тумбы, там лежит черта в ступе. Никто не бьет стекла и не ворует. Цент<���ральная> улица — Курфюрстенштрассе — вся в неоне, кабаках, магазинах, автомобилях. Вдруг ощутил себя зажатым, говорил тихо, ступал неуверенно, т. е. пожух совсем. Стеснялся говорить по-русски — это чувство гадкое, лучше, я думаю, быть в положении оккупационного солдата, чем туристом одной из победивших держав в гостях у побежденной.

Даже Марине сказал, ей моя зажатость передалась. Бодрился я, ругался, угрожал устроить Сталинград, кричал (но для нас двоих): «суки-немцы» и т. д. Однако я их стесняюсь, что ли? Словом — не по себе, неловко и досадно. И еще ореол скандальности и нервности над городом. И есть какое-то напряжение у всех, кроме зап<���адных> берлинцев.

Смотрели кино французское: «Эммануэль». Там есть все, что касается секса женского. Трахают ее везде, все и помногу. Мужики, бабы, аборигены, в самолете, на природе, дома, она тоже не отстает и ударяется в лесбос.

Пошли спать.

Утром делали машину. Не мы, конечно, а в гараже BMW. Пока мы гуляли — несколько картинок: мусор на тележке был уложен камушек на камушек, соринка к соринке. Хотели мы купить что-нибудь на память и для дома, но когда пришли, то всего было так много, что расстроились мы и ничего не купили, только приценились для порядка и без надобности. Ели много раз немецкие специальные сосиски с горчицей и еще что-то, чего названия не помню, но вкусно и много. Поехали, заплатив и поохав на цену. В машине почему-то было веселее, может быть оттого, что здесь мы были все-таки на своей территории франко-русской. Завертелись строчки и рифмы:

Хотя в бане пассатижи — нужней.

Дороги в ФРГ — это что-то особенное, о чем даже и писать не надо. Маринка шпарит по-немецки, как я на английской абракадабре. Объяснили нам, что мы проехали поворот на какой-то Кассель, а Кассель — это как раз перед Карлсруэ, а Карлсруэ, — тьфу, и не выговоришь — перед Страсбургом, а нам туда и надо.

«Давай-ка остановимся спать!» Кто это предложил — не помню, но оба согласились и остались в маленьком карлсруйском домике-отеле, где у хозяев три пуделя — два умных, один глухой. Хозяева в прошлом, должно быть, имели бурный роман, но теперь этот Ганс или Фриц, а может быть, и Зигфрид постарел, а Гретхен или Брунгильда обрюзгла, но бюст сохранила и поддерживает. Я в ванной мылся за десять дойче марок. Не стоит ванна таких денег — нормальная ванна с гор<���ячей> и хол<���одной> водой, только почище наших будет гостиничных ванн, да побольше.

Спали, однако, как дома, но с кошмарами. Маринка уже которую ночь во сне давила на тормоз и вертела руль, а я ей советы давал и дорогу указывал. Она не возражала, потому что спала.

Встал, позавтракали бесплатно, как у них у всех западных принято, да поехали.

На границе, в Страсбурге, нас не осматривали, а наоборот — пропустили, только спросили по-французски — хотите что-то объявить из контрабанды. Мы не захотели — они не настаивали.

Страсбург — это город. Его немцы всегда себе хотели, но никогда не получили, французы его любили и берегли. Еще бы — там еда хорошая и готический собор в мире известный, и магазины, а в них что угодно. Мы пепельницу купили — на память — дешевую. Продавщица мерсикала и хотела нам добра. Ели шукрут. Отравились, но городок красивый, да и не городок он вовсе, а город. Пошли на почту звонить, что, мол, мы тут уже, во Франции, что, скоро, мол, уже и дома будем — в Мэзон то есть Ляфитте.

Дамочка-телефонистка третировала какую-то непонятливую девушку, та все что-то меняла, что-то не так набирала и мешала дамочке спокойно жить. А дамочка — бровки подбритые, тон на личике, причесочка короткая, глазки порочные — хотела и любезничала с молоденьким таким, смазливеньким таким французиком, а девушка мешала, ну и та ее убивала взглядами и презрением. Мы в игре не участвовали, а позвонили да ушли.