Василий Гроссман - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Со стороны завода доносилось низкое и сдержанное гудение, подобное шуму осеннего леса, сквозь муть закопченных окон время от времени легко пробивались огни, цехи наполнялись голубым трепетом электросварки.

Старший лейтенант Саркисьян, командир дивизиона тяжелых минометов, медленно, по-хозяйски прохаживался среди минометчиков, присматривался к движениям, прислушивался к словам и шел дальше. Его синевато-смуглое лицо было полно важности и довольства, целлулоидовый подворотничок франтовски выглядывал из-под ворота новой габардиновой гимнастерки, жесткие волосы черными кольцами выбивались из-под новой артиллерийской фуражки с черным околышком, на которую он, уйдя с переднего края, сменил свою фронтовую пилотку. Он был плотен, широк в плечах и очень мал ростом и, как все люди малого роста, старался казаться выше — отпустил шевелюру, стоящую дыбом, и в условиях тыла, если позволяла обстановка, летом носил фуражку с высоким верхом, а зимой кубанку.

Он прислушался к тому, как сутулый красноармеец-наводчик ответил младшему лейтенанту, командиру взвода, и темно-карие глаза его с ослепительными белками посмотрели косо и сердито.

— Неправильно, ерунда, — сказал он и пошел дальше.

Занятия шли лениво: люди отвечали рассеянно, невпопад выкрикивали данные прицела, особенно неохотно окапывались и, едва отходил командир дивизиона, зевали и поглядывали, нельзя ли присесть и покурить.

После многосуточного лихорадочного напряжения командиры и солдаты испытывали ту сонную, томную разрядку, которая охватывает обычно выведенных из боя людей; не хотелось двигаться, вспоминать прошлое, думать о будущем. Но африканский темперамент юного старшего лейтенанта не терпел покоя, и когда Саркисьян отходил, красноармейцы сердито поглядывали на его толстую шею и оттопыренные уши. Ведь в этот воскресный день отдыхали и занимались своими хозяйственными делами расчеты противотанковой артиллерии и рота пэтээровцев, и зенитчики, и боепитание, и штаб. Было известно, что командир и суровый комиссар дали бригаде полный отдых и не требовали проведения занятий. Но Саркисьян с утра вывел свой дивизион на огороды, заставил рыть учебную оборону, перетащить к месту занятий у глубокой балки тяжелые минометы и часть боеприпасов. Старший сержант Генералов, довольный, выспавшийся, помывшийся в бане, попивший жигулевского пива, больше по движению губ, чем по звуку, угадывал негромкий разговор красноармейцев, добродушно покрикивал:

— Отставить матерки!

К Саркисьяну подошли гулявшие под руку лейтенант Морозов с забинтованной рукой, только что освободившийся от дежурства по штабу бригады, и командир батареи зенитного полка, охранявшего завод. Они вместе учились в военном училище и неожиданно встретились на заводе.

— Ну, товарищ старший лейтенант, теперь мы надолго с фронтом простились, — сказал Морозов. — Пришло сегодня из штаба округа отношение, здесь не оставят, уйдем на переформирование куда-то северней Саратова, и пункт указали, я только забыл какой.

Он рассмеялся, и Саркисьян тоже рассмеялся и потянулся всем телом.

— Отпуск могут дать, — сказал Свистун, лейтенант-зенитчик, — особенно тебе, товарищ лейтенант, у тебя ведь незаживающее ранение.

— Свободно могут, отпуск не проблема, — ответил Морозов, — командование не против, я разведал.

— Мне-то уж не дадут, — сказал Свистун, — Сталинградский тракторный — объект всесоюзного значения, — и вздохнул.

Саркисьян подмигнул Морозову, посмотрел на краснощекое лицо Свистуна.

— А зачем вам отпуск, тут тебе не жизнь, а курорт: Волга рядом, каждый день на пляж ходишь, купаешься, арбузы кушаешь. — Он насмешливо относился к Свистуну, служившему в зенитном полку, охранявшему тыловой объект.

— Да ну их, эти кавуны, — сказал Свистун, — обрыдли.

— А девочки-зенитчицы, ты видал, у них какие? — спросил Морозов. — Полный комплект: дальномерщицы, прибористки, все почти десятилетку кончили, чистенькие, причесанные, завитые, подворотнички беленькие; я пришел на батарею и обмер прямо. Зачем тебе, Свистун, отпуск? Ты еще в училище отличался.

Свистун посмеялся коротеньким смешком и со сдержанностью удачливого мужчины, не желающего хвастать, опустил глаза и сказал:

— Ну, это бросьте заливать!

Морозов повернулся к Саркисьяну, понизив голос, проговорил:

— Отдыхать, так отдыхать. Вот сдам дежурство и поедем в город. Товарищ старший лейтенант, зачем вы тут в глубоком тылу занятие затеяли? Все поехали. Подполковник с адъютантом рыбу ловят, комиссар письма пишет.

— Пиво должны в заводскую столовую привезти, — сказал Саркисьян. — Мне заведующая объяснила.

— Это толстая? — спросил Морозов.

— Хорошая женщина Мария Фоминишна, всегда предупредит, когда пиво, — сказал заводской старожил Свистун. — Вы имейте в виду, тут бочковое лучше бутылочного, а ценой дешевле.

— Марусенька, — кивнул Саркисьян, и зубы, и белки его глаз засверкали. — В восемнадцать ноль-ноль она освободится, гулять пойдем, а пока я принял решение занятия проводить.

— Она совсем пожилая, товарищ старший лейтенант, — сказал с укором Морозов, — ей не меньше как тридцать лет.

— Та еще с добрым гаком, — добавил Свистун.

Разговор этот происходил в три часа пополудни жаркого и спокойного воскресного дня, и могли ли предполагать участники этого разговора, что через час именно им, и никому иному, суждено будет первыми встретить удар немецкой танковой колонны, что тяжелые минометы Саркисьяна и длинноствольные зенитные пушки Свистуна возвестят начало великого сталинградского сражения.

Поговорив еще немного, они разошлись, условившись встретиться через два часа в заводской столовой, попить пива и на машине поехать в город смотреть кино; машину давал Саркисьян, а горючее для поездки имелось у Свистуна.

— Проблему горючего здесь не трудно решить, — сказал Морозов, любивший еще в училище употреблять ученые обороты.

Но Саркисьяну уже не пришлось встретиться с Морозовым и Свистуном. Вечером этого же дня убитый лейтенант Морозов лежал, полузасыпанный землей, с размозженной головой и развороченной грудью, а Свистун держал тридцатичасовой бой: часть могучих длинноствольных и скорострельных зенитных пушек била по немецким танкам, а остальные, раскаленные боем, среди пыли, дыма и пламени отражали налеты бомбардировщиков. В этом бою батарея потеряла связь со штабом, и командиру зенитного полка подполковнику Герману казалось, что скрытые в черном дыму пушки Свистуна давно уже погибли со всеми расчетами; он лишь по слуху, сквозь дым и земной туман, узнавал, что батарея Свистуна продолжает драться. В этом бою были убиты многие девушки-прибористки и дальномерщицы, о которых днем говорили лейтенанты, и самого Свистуна выволокли на плащ-палатке с тяжелой раной в живот и с обгоревшим лицом…