Василий Гроссман - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Дым и запахи военных пожарищ!

Много различий в их кажущемся угрюмом и горестном однообразии. Дым пожара в сосновом лесу, легкий хвойный туман, голубой пеленой плывущий среди высоких медных стволов… Горький и сырой дым пожара в лиственном лесу, жмущийся к земле, холодный и тяжелый… Чадное пламя созревшей пшеницы, тяжелое, медленное, жаркое, как горе народа; быстрый, широкий пожар в сухой августовской степи… Ревущий огонь заскирдованной соломы, жирный, округлый дым горящей нефти…

Тяжело и жарко дышал в этот вечер сожженный Сталинград. Воздух был необычайно сух, от стен домов несло жаром, пресыщенный огонь вспыхивал то здесь, то там, лениво дожирая остатки всего того, что могло гореть. Внутри зданий курился дым, медленно, струйками выползал через пустые окна, поднимался в провалы крыш.

Раскаленные груды обрушившихся кирпичей и штукатурки, лежавшие в полутьме подвалов, рдели темным, мерцающим светом. Пятна вечернего солнца, ложившиеся на стены и просвечивавшие в проломах, красно-фиолетовые облака казались частью пожара и были неотделимы от огня, зажженного человеком.

Запах раскаленной известки и камней, чад горелых перьев и залитого водой угля, запах горелой масляной краски, смешавшись вместе, тревожили душу.

Странная пустая тишина стояла над вечно шумным и говорливым городом, но небо, нависшее над ним, казалось почему-то не таким далеким и оторванным от земли, как в обычное мирное время. Оно сблизилось с улицами, площадями, сблизилось с городом так, как сближается небо в вечерний час со степью, тайгой, полями, морем.

Михаил Сидорович очень обрадовался встрече с Софьей Осиповной.

— Удивительная вещь, — сказал он, — в моей комнате уцелел потолок и даже стекла не выбиты, возможно единственные в Сталинграде, пойдемте ко мне.

Дверь им открыла бледная, с заплаканными глазами старуха.

— Знакомьтесь с Агриппиной Петровной, заведующей моим хозяйством, — сказал Мостовской.

Они вошли в комнату, прибранную и подметенную, разительно противоположную хаосу, царившему вокруг.

— Прежде всего расскажите мне о наших общих друзьях, — сказал Мостовской, усаживая Софью Осиповну в кресло. — Я узнал от соседки по дому, Мельниковой, что в первый день бомбежки погибла Мария Николаевна. Но что с остальными, как Александра Владимировна? Дом их разрушен, я подходил к нему, и никто не знает об их судьбе.

— Да, бедная Маруся погибла, — сказала Софья Осиповна. И она рассказала Мостовскому, что Женя увезла мать в Казань к Штрумам, что Вера, дочь погибшей Марии Николаевны, отказалась ехать с бабушкой, не хотела оставлять отца одного, поселилась с ним на СталГРЭСе; у нее легкий ожог лба и шеи; к счастью, глазу ее опасность не грозит.

— А сердитый юноша, Сережа, кажется? — спросил Мостовской.

— Представьте, вчера совершенно случайно встретила его на Тракторном заводе, он шел в строю, и я ему успела сказать лишь несколько слов о родных, а он мне сказал, что пять дней был в бою, он минометчик, и сейчас их снова направили занимать оборону на окраине тракторозаводского поселка.

Потом, сердито нахмурив брови, Софья Осиповна рассказала, что за эти дни сделала более трехсот операций и перевязок раненым военным и гражданским людям, что много пришлось ей оперировать детей.

Она сказала, что сравнительно мало ранений осколками бомб, больше всего переломов конечностей, повреждений черепа и грудной клетки обломками рухнувших зданий.

Госпиталь, в котором работала Софья Осиповна, ушел из Сталинграда за Волгу и должен был вновь развернуться в Саратове, Софья Осиповна осталась на день в городе: ей нужно было закончить кое-какие дела, побывать в заводском районе, где находилась часть госпитального имущества, — его предстояло переправить на хутор Бурковский, в Заволжье.

Одним из сталинградских дел ее было свидание с Мостовским. Александра Владимировна взяла с нее слово повидать Михаила Сидоровича и передать ему приглашение приехать в Казань.

— Спасибо, — сказал Мостовской, — но я не думаю об отъезде.

— Пора, я могу помочь вам доехать до Саратова на нашей госпитальной машине, — сказала Софья Осиповна.

— Мне предлагали товарищи из обкома, — ответил Мостовской, — но я пока не собираюсь ехать.

— Когда же? — спросила Софья Осиповна. — Зачем вам сидеть здесь, ведь все гражданское население стремится уйти за Волгу.

Но по тому, как сердито и недовольно закашлял Михаил Сидорович, Софья Осиповна поняла, что он не склонен продолжать разговор об отъезде и о соображениях, по которым решил оставаться в Сталинграде.

Агриппина Петровна, слушавшая разговор, так громко и тяжело вздохнула при этих словах военной докторши, что оба собеседника оглянулись на нее.

Обращаясь к Софье Осиповне, она просительным голосом проговорила:

— Скажите, гражданка, нельзя мне с вами поехать? Мне как раз до Саратова, там у меня сестра. Вещей у меня самая малость — корзинка да узелок.

Софья Осиповна подумала и сказала:

— Что ж, пожалуй, посажу вас в один из наших грузовиков, только я с утра в заводской район поехать должна.

— Господи, переночуете у нас, выспитесь. Где вы такой дом найдете целый, один на всю улицу. Народ в подвалах живет. Подвалы народом забиты.

— Заманчиво, — проговорила Софья Осиповна. — Моя главная мечта — выспаться. За четверо суток часов шесть поспала.

— Пожалуйста, — сказал Мостовской, — буду рад, устрою вас как можно удобней.

— Зачем его стеснять, — вмешалась Агриппина Петровна, — и вам будет неудобно, я вам свою комнату уступлю, у меня и выспитесь, а утром поедем.

— Вот на чем только поедем, — сказала Софья Осиповна, — наши машины за Волгой, до заводского района придется на попутных добираться.

— Доберемся, доберемся, — говорила обрадованная Агриппина Петровна, — до заводов недалеко, нам бы до Саратова. Самое трудное — через Волгу переправиться!

— Да, товарищ Мостовской, — проговорила Софья Осиповна, — вот вам и двадцатый век, вот вам и человеческая культура. Невиданное зверство! Вот вам и Гаагские конвенции о гуманных методах ведения войны, о защите гражданского населения. Все к черту! — Софья Осиповна махнула рукой в сторону окна. — Товарищ Мостовской, вы посмотрите на эти развалины. Какая уж тут вера в будущее, техника прогрессирует, но этика, мораль, гуманность — никак, это какой-то каменный век. Фашизм возродил первобытные зверства, прыжок в прошлое на пятьдесят тысяч лет…

— Ох, вот вы какая, — сказал Мостовской. — Отдохните, поспите-ка, пока не началась ночная бомбежка, может быть, это прибавит вам оптимизма.

Но и в эту ночь Софье Осиповне не пришлось выспаться. Когда начало темнеть и в туманном, дымном небе заныли моторы немецких ночных бомбардировщиков, послышался резкий стук в входную дверь.