Василий Гроссман - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Дети мои, может быть, вам и следует еще пожить здесь и полечиться, но мне лично пора прекратить пытку сливочным маслом и цыплятами, труба зовет.

— Мы не останемся, — в один голос крикнули Москвин и Фактарович.

Верхотурский изложил им свой план:

— Я говорил с доктором. «Культура культурой, — сказал я ему, — но если нас обнаружит дефензива, то тебе не поздоровится». Вы знаете, что он горит желанием помочь нам, ему это легко сделать. У него громадные связи, все извозчики его знают. Доктор сегодня был у одного промышляющего контрабандой, он должен вернуться через два дня, и в следующий рейс мы поедем с ним. Вот и все.

— А как же он нас провезет? — усомнился Москвин. — Вдруг начнут документы проверять?

Верхотурский рассмеялся:

— Ну, милый мой, вы не знаете этих бородатых мошенников: они провезут на подводе дредноут, не то что трех добропорядочных людей. — Он снова рассмеялся: — Я вспоминаю, как при налаженной границе возил через Дунай кипы нелегальщины; единственное, чего боялся мой гид, это как бы лодка не утонула от чрезмерного груза.

— Не знаю, — сказал Фактарович, — а по-моему, нужно искать связей с подпольным комитетом, я не верю этой сволочи.

— Что же, Факир, ищите, — ответил Верхотурский, — я вам не запрещаю.

— Буду искать, — сказал упрямо Фактарович, — я не верю этой накипи.

Он ушел из комнаты и в коридоре столкнулся с Колей.

— Верхотурский здесь? — спросил Коля. — Я хочу у него узнать, не ошибся ли я, когда записал…

— Он спит, — перебил Фактарович и отвел Колю к вешалке.

— И я пойду, — умоляюще прошептал Коля и схватил Фактаровича за руку. Потом Коля принес в ванную комнату охапку своей одежды, и Фактарович надел Колину серую курточку, а свою гимнастерку бросил в корзину для грязного белья. Курточка пришлась ему впору — он был узкоплеч и мал ростом.

Взявшись за руки, они вышли через кухонную дверь.

За ужином обнаружилось, что Фактаровича и Коли нет дома. Поля сказала, что видела их, — они ушли вместе. На дворе было уже совсем темно. Марья Андреевна посмотрела на часы, потом на темные окна и схватилась рукой за грудь — у нее начался сердечный припадок. Марью Андреевну уложили на диван, и доктор, стоя над ней, громко шептал, отсчитывая валериановые капли. Вдруг она зарыдала и протянула вперед руки — в дверях стоял Коля. Лицо у него было грязно, рубаха порвана.

— Пей, пей, — плача от радости, закричала Марья Андреевна и протянула сыну приготовленный для нее стакан с валериановыми каплями.

— Оставь меня в покое, пей сама, — сердито сказал Коля и быстро спросил: — Он не пришел?

— Нет, — ответил Москвин и сразу все понял.

Ясное дело — Фактарович попался. Да, Коля подтвердил это. Они вышли на улицу и на углу увидели бегущих людей. «Назад, назад!» — кричали люди. Они не успели убежать, их окружили солдаты и погнали на главную улицу. Там их присоединили к толпе задержанных.

Конный офицер ездил вдоль колонны и хлыстом указывал на некоторых людей, велел им выйти из толпы; указал он и на Фактаровича.

— Учуял, гад! — сказал Москвин.

— Ну, и их увели под конвоем, — рассказывал Коля, — а нас погнали на товарную станцию грузить мешки в вагоны.

— С чем мешки? — спросил доктор.

— Зерно и сахар, — всхлипывая, ответил Коля. — Наверное, сто вагонов.

— Это в обмен на каменный уголь, — сказал Верхотурский.

— Да, в обмен, — подтвердил Коля. — А потом один пьяный, я не знаю, кто он, в коротеньком мундире, вынул шашку и начал резать одному старому еврею бороду, и у того пошла из лица кровь, и он стал кричать, а он начал его бить сапогом. И все стали кричать и плакать, чтобы его отпустили, и тогда они начали бить всех саблями не насмерть, а плашмя, по лицу и по голове. И поднялась паника, а там еще кругом стояли женщины, и они ужасно закричали и заплакали, тогда я проскочил под вагон и убежал. Да, и еще, когда всех начали бить, возле меня стоял один грузчик, и он вдруг страшно закричал и ударил того, коротенького, по морде, и он упал, а я сам видел, как они его зарубили.

— Боже мой, — вдруг вскрикнула Марья Андреевна, — ведь ребенок был на волосок от смерти!

Она обхватила Колю за плечи и, прижав к себе, начала целовать в щеки, а он вырывался и сурово говорил:

— Да оставь ты эти глупые нежности!

— Чего ради вас понесло на улицу? — спросил доктор.

— Просто вышли погулять!

В комнате-кладовой Коля рассказывал секретные подробности Верхотурскому и Москвину.

— Да скажи мне, пожалуйста, куда он хотел идти? — спрашивал Верхотурский.

— К машиностроительному заводу, в рабочие кварталы.

Верхотурский ударил себя обеими руками по ляжкам:

— Вот уж действительно совершенный ребенок! Что же, он хотел в рабочих кварталах стать на углу кварталов и останавливать прохожих: «Простите, вы случайно не член подпольного комитета?» Он тебе не говорил, что собирался делать в кварталах?

— Пойду искать, — решительно сказал Москвин.

— Что?! — гаркнул Верхотурский. — Хватит того, что один уже провалился возмутительно, по-дурацки; не терплю этого картонного героизма, не сообразного ни с какой целью.

— Может, и несообразный, — сказал Москвин, — а я Фактаровича так не оставлю.

— О господи! — вздохнул Верхотурский и принялся убеждать Москвина.

Почти до утра по коридору раздавалось топанье Полининых босых ног, — разволновавшаяся Марья Андреевна принимала лекарства и пила чай. Но Москвин не вышел в коридор, он сидел на кровати, держась руками за голову, и тихо вопрошал:

— Эй, Фактарович, дружба, что же это?

Верхотурский лежал молча, и не было известно, спал

он или думал, глядя в темноту.

Это был тяжелый день. Утром доктор ссорился с женой. Из спальни были слышны их злые голоса.

— Ты превратила наш дом в конспиративную квартиру, — говорил доктор. — Теперь этот человек на допросе укажет, что скрывался у нас, потом найдут этих двоих… Ты понимаешь, что это все значит?

— Это не твое дело, — отвечала Марья Андреевна, — я буду отвечать за все, а не ты.

— Ты нас погубишь, сумасбродка!

— Не смей учить меня! — крикнула Марья Андреевна. — Ни один человек не посмеет сказать, что я ему отказала в помощи, слышишь ты или нет?

Москвин, сидя в столовой, слышал этот разговор. Он ушел на кухню.

— Эх, дурак, не знаешь ты, что такое Фактарович, — бормотал он и ругал доктора.

На кухне тоже был тяжелый день — стирка. Поля, стоя среди мятых холмов грязного белья, терла тяжелые мокрые скатерти на волнистой стиральной доске. Серый столб пара поднимался до самого потолка, воздух в кухне был тяжелый, как мокрая грязная вата. Потное лицо Поли казалось совсем старушечьим, глаза выпуклыми и злыми. Она стирала с пяти часов утра, но вызывавшая ярость и тошноту груда белья не хотела уменьшаться. В дни стирки все боялись Поли, даже Марья Андреевна предпочитала не ходить в кухню и, заказывая обед, робко говорила: