Василий Гроссман - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Вы главный инженер, Петр Корнеич, — понимаете, настоящий, а это великие слова — главный инженер, — и неожиданно прибавил: — Приезжайте ко мне завтра на дачу.

«Ого», — подумал Ефремов; это было не шуточное дело — услышать такие слова от старика механика.

Вечером, выйдя из заводских ворот и сев в автомобиль, Ефремов почувствовал большую усталость, ему сразу же захотелось спать.

— На Северный? — спросил шофер.

— А куда же? — ответил Ефремов и подумал: «Поехать к Васильеву, рассказать про дела, потом выпить пива, потом спать лечь — вот хорошо бы…»

На вокзале было много народу, уезжавшего на выходной день из Москвы. Пришлось толкаться, бежать: поезд отходил через три минуты. С большим трудом Ефремов прошел в вагон и остановился у входа, стиснутый со всех сторон; чья-то широкая женская спина грела его прямо нестерпимо. Он пробовал отодвинуться, но горячая спина льнула к нему все плотней и плотней.

Ефремов сказал:

— Слушайте, не упирайтесь в меня, стойте вы на собственных ногах.

Тогда к нему повернулось молодое, румяное лицо, и розовые губы скороговоркой произнесли:

— Если вам неудобно, то не живите на даче; не видишь, что тесно!

И Ефремову вдруг изменило философское отношение к вагонным ссорам. Они поругались. Он глядел в окно и сокрушался, что нужно еще пятнадцать минут ехать под насмешливыми взглядами сидевших.

Но и сойдя с поезда, он продолжал чувствовать неловкость.

— Ну как же это я мог? — бормотал он.

Он остановился и огляделся: как убого выглядела эта сосновая рощица, деревья в серой пыли, земля, покрытая грязной бумагой и осколками бутылок. Ему вспомнилась прошлогодняя охота, прохладный рассвет, огромный, спокойный простор лугового берега Волги, клубы розового сонного тумана над плотной темной водой, ровный скрип уключин… А на даче у хозяйки четверо детей, пятый грудной, они постоянно лезут в комнаты, кричат и дерутся.

Ефремов присел на пенек и задумался. Сколько новых чувств и мыслей, сколько сложностей принесла ему женитьба! Одно время он ревновал Екатерину Георгиевну к ее бывшему мужу; ему казалось, что она все еще любила его, ну, жалела, это значит — любила. Он написал ей письмо, она ему ответила; это были тяжелые дни для Ефремова.

«Его очень жалко! Он ведь, как девочка, слабый, растерянный, вдруг застрелится — ведь это ужасно!» — говорила она. Да, это были нехорошие дни. Сейчас Катя в отпуску — на соседней даче живет Розенталь с женой, каждый вечер они приходят и разговаривают до двух ночи. Театры, музыка, книги. Все это хорошо, замечательно, интересно. Время-то где взять? Он и так спит не больше пяти часов. А сукин сын Розенталь на днях сказал ему:

— Пора, пора, Петенька, почитать Анатоля Франса, так сказать — проработать.

Да, вчера они с женой поругались в первый раз: нужно ли отдавать Лену в школу? А главное — исчезло легкое чувство одиночества, он всегда спешит, да, кстати, двадцать пятого хозяйке дачи нужно заплатить четыреста рублей. Он поднялся и пошел по Песчаной улице, нарочно замедляя шаги. Навстречу из калитки выбежала Лена и повисла на его ноге. Он посадил ее к себе на плечи и зашагал, прижимая к груди ее тонкую, вялую ногу.

«Вот тоже нелегкая победа! — усмехнулся он. — Помучился с ней больше, чем с котлами». И он подумал, что сейчас проходит школу жизни, такую же трудную и важную, как гражданская война. Теперь он видит, что жизнь ткется из тысячи простых вещей, и очень трудно достойно и мужественно шагать по этой простой жизни…

Лена болтала свободной ногой и рассказывала, как свинья вбежала в комнату, сдернула со стола скатерть и сжевала книжку.

— Вот закатим ей строгий выговор с предупреждением! — сказал Ефремов и погладил Лену по ноге.

— Нет, не надо ей выговора: она бедная! — сказала Лена, прижимаясь лицом к голове Ефремова, и у него шевельнулась нежность и жалость к падчерице.

Из— за деревьев вышла Екатерина Георгиевна.

Он посмотрел на нее, и сразу все беспокойные мысли ушли, и ему сделалось легко и спокойно, точно не было трудного дня работы. Он помылся и сел обедать под деревом, за шатающийся круглый стол.

— Розентали уехали в город, — рассказывала жена, глядя, как Ефремов растирает крупную соль между двумя половинками огурца, — боятся гостей, завтра ведь выходной день.

— Верно, я забыл, а мне придется в город поехать.

— Ну, это полное безобразие! — сказала Екатерина Георгиевна и сломала между пальцами хрустящую огуречную шкурку.

— Я ненадолго, ей-богу! Посмотрю, если все в порядке, то сейчас же обратно.

Он стал рассказывать, как поругался в вагоне с женщиной.

— Ты так ругался? — спросила Екатерина Георгиевна.

— Да, сорвалось, — сказал Ефремов и начал объяснять, что на заводе происходила чепуха в котельной и он немного «перегрел» нервы.

После ужина они уложили Лену спать и вышли на двор, пошли по тропинке в сторону леса.

— Я не могу привыкнуть к тебе, — сказала Екатерина Георгиевна, — это, наверно, хорошо. Вот ты рассказал про котлы, как рассказывают про потерю карандаша, я даже не поняла, а когда Лену укладывали, вдруг восхитилась.

— Что?

Она рассмеялась.

— Вот об этом у нас никто не думает, а за годы революции произошла одна очень интересная вещь: раньше средняя девушка чаще обманывалась, она влюблялась в опереточных актеров, офицеров, всяких дураков, пустых краснобаев, была ужасная путаница, а вот теперь — ну, как тебе сказать — у нас у всех есть правильный идеал мужчины. Сейчас влюбляются гораздо больше в хороших людей, глубже как-то все сделалось, ближе к правде, а ведь область очень дикая, как этот лес…

— Какой там лес!.. Здесь на каждый квадратный метр два гамака…

— Это днем так, а сейчас он, видишь, страшный какой.

И правда: лес стоял темный, неподвижный и тихий; казалось, нельзя войти в эту плотную черную стену, увенчанную каменно-неподвижной резной вершиной. Они пошли меж деревьев, и очарование душной летней ночи сразу охватило их; этот исхоженный тысячами ног лес казался таинственным, чудесным, точно они были первые люди, вошедшие в него; луна пятнала стволы сосен и скользкую от игл землю узорами тьмы и света; клочья бумаги лежали, как белые черепа, и деревья, спокойно-молчаливые под взглядами людей, наверное, мгновенно оживали за их спинами и перебегали с места на место, бесшумно размахивая темными ветвями. Они шли молча, то тенью, то светлыми полянками, оба взволнованные, как в первые дни знакомства, медля заговорить и лишь поглядывая друг на друга. Было очень душно; казалось, луна грела землю, как живое, яркое светило.

Они вышли на небольшую полянку, сквозь ивовый кустарник тускло поблескивала вода пруда. Екатерина Георгиевна наклонилась и опустила руку в воду.