Василий Гроссман - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Не успели они зайти в комнату, как раздался звонок.

— А вот и дядя Лева пришел, — сказала Вера Игнатьевна и взяла девочку за руку, повела ее к двери.

— Знакомьтесь, — сказала она, — это Ксенья Майорова, а это товарищ Орлов, дядя Лева, мой муж.

— Здравствуй, дитя мое, — сказал Орлов и погладил девочку по голове.

Вид гостьи разочаровал его, он представлял ее себе крошечной, миловидной, с печальными, как у взрослой женщины, глазами. А Ксенья Майорова была коренастая, некрасивая, у нее были серые узкие глаза, толстые, красные щеки и немного оттопыренные губы.

— Мы на машине ехали, — хвастливо сказала она басовитым голосом.

Пока Вера Игнатьевна готовила ужин, Ксенья ходила по комнате и осматривалась.

— Тетя, а радио у вас есть? — спросила она.

— Нет, деточка, пойди-ка сюда, мне нужно тебе кое-что сказать.

Вера Игнатьевна увела ее по всяким делам, и в ванной комнате они беседовали про зоологический сад и планетарий.

За ужином Ксенья посмотрела на Орлова и ехидно рассмеялась:

— А дядя рук не помыл.

Голос у нее был густой, а смех тоненький, хихикающий.

Вера Игнатьевна спрашивала Ксенью, как по-немецки называется дверь, сколько будет семь и восемь, расспрашивала, умеет ли она кататься на коньках. Она поспорила, как называется столица Бельгии, — Вера Игнатьевна предполагала, что Антверпен.

— Нет, Женева, — утверждала Ксенья и упорно трясла головой, надувала щеки.

Лев Сергеевич отвел жену в сторону и шепотом сказал:

— Уложи ее, и я посижу возле нее, расскажу что-нибудь, она чувствует себя у нас как-то по-казенному.

Вера Игнатьевна сказала:

— Лев, может быть, ты выйдешь покурить в коридор, а мы пока проветрим.

Орлов ходил по коридору и старался вспомнить какую-нибудь сказку. Красная Шапочка? Эту она, наверное, знает. Может быть, просто рассказать ей о тихом городе Касимове, о лесах, о прогулках по берегу Оки, рассказать про брата, бабушку, сестер.

Когда жена позвала его, Ксенья уже лежала в постели. Лев Сергеевич сел рядом с ней и погладил ее по голове.

— Ну как, нравится тебе у нас? — спросил он.

Ксенья судорожно зевнула и потерла кулаком глаза.

— Ничего, — сказала она и серьезно спросила: — Вам, верно, очень трудно без радио?

Лев Сергеевич принялся рассказывать ей про свое детство, а Ксенья зевнула три раза подряд и сказала:

— Одетым сидеть на кровати вредно, с вас микробы переползут.

Глаза ее закрылись, и она, полусонная, начала лопотать неясным голосом, рассказывать какие-то дикие истории.

— Да, — плаксиво говорила она, — меня на экскурсию не взяли. Лидка в саду видела, почему она не сказала, а я два раза в кошельке его носила, вся поколотая хожу… а про стекло не я сказала… сама она легавая…

Она уснула, а Лев Сергеевич и Вера Игнатьевна молча смотрели на ее лицо. Спала она бесшумно, губы ее еще больше оттопыривались, рыжие хвосты косичек шевелились на подушке.

Откуда она — с Украины, с Северного Кавказа, с Волги? Кто отец ее? Может быть, он погиб на славной работе в забое, в дыму на колосниковой площадке или он утонул, сплавляя лес? Кто он? Слесарь? Грузчик? Маляр? Лавочник? Что-то величественное и трогательное было в этой спокойно спящей девочке.

Утром Вера Игнатьевна ушла за покупками, нужно было запасти продуктов на три праздничных дня. Кроме того, она хотела сходить в большой «Мосторг» и купить шелкового полотна на летнее платье. Лев Сергеевич остался с Ксеньей.

— Слушай, mein liebes Kind, — сказал он, — гулять мы сейчас не пойдем, а посидим дома.

Он усадил Ксенью к себе на колени, рукой обнял ее за плечи и принялся рассказывать.

— Тихо, тихо сиди, будь умницей, — говорил он каждый раз, когда Ксенья пыталась сойти с его колен. И она успокоилась, сидела, посапывая и внимательно глядя на говорившего дядю Леву.

Вера Игнатьевна вернулась к четырем часам, очень уж много народу было в магазинах.

— Что это ты такая надутая? — испуганно спросила она.

— Да, надутая, — сказала Ксенья, — может быть, я есть хочу.

Вера Игнатьевна побежала на кухню готовить обед, а Лев Сергеевич продолжал развлекать девочку.

После обеда Ксенья попросила бумаги и карандаш, чтобы написать письмо.

— Марки не нужно, я его сама Лидке отдам, — сказала она.

Пока Ксенья писала, Вера Игнатьевна предложила мужу пойти всем вместе в кино, но Лев Сергеевич замахал на нее руками:

— Что ты говоришь, Вера, сегодня жуткая толкотня, мы, во-первых, билетов не достанем, во-вторых, в такой вечер хочется посидеть дома.

— Мы, слава богу, все вечера дома сидим, — возразила Вера Игнатьевна.

— Ну, не спорь, пожалуйста, — рассердился Орлов.

— Ей скучно, она ведь привыкла всегда на людях, с подругами.

— Ах, Вера, Вера, — ответил он.

Вечером все пили чай с кизиловым вареньем, ели торт и пирожки. Торт очень понравился Ксенье, и Вера Игнатьевна забеспокоилась, пощупала живот девочки и покачала головой. А у Ксеньи после чая действительно заболел живот, она помрачнела и долго стояла у окна, прикладывая нос к холодному стеклу, — когда стекло делалось теплым, она передвигалась немного и снова грела носом стекло.

— Ты о чем думаешь? — спросил, подойдя к ней, Лев Сергеевич.

— О всем, — сердито сказала она и снова расплющила нос об стекло.

Теперь, наверное, собираются ужинать. Подарки она не успела взять, и ей оставят что-нибудь плохое — книжку про животных, а у нее уже есть такая книжка. Правда, можно будет обменяться… Очень славная тетя эта Вера. Жалко, что она не воспитательница. А девочки, которые остались, целый день катаются на грузовике. Вот она сделается летчиком и сбросит на этого дяденьку газовую бомбу. Какие-то старые девочки во дворе — наверное, из седьмой группы.

Она стоя задремала и ударилась лбом об стекло.

— Иди спать, Ксанка, — сказала Вера Игнатьевна.

— Как баран об стекло стукнулась, — сказала Ксенья.

Ночью Орлов проснулся, он протянул руку, чтобы тронуть жену за плечо, но ее не было рядом с ним.

«Что такое, где Верунчик?» — в испуге подумал он.

С дивана раздавался негромкий голос, всхлипывания. Он прислушался.

— Ну, успокойся, дурочка ты такая, — говорила Вера Игнатьевна, — куда я тебя ночью поведу, трамваев нет, а нужно через весь город идти.

— Да-а-а, — сквозь всхлипывание говорил басистый голос, — он у вас какой-то малахольный.

— Ну, ничего, ничего, он ведь хороший, добрый, видишь, я ведь не плачу.

Лев Сергеевич закрыл голову одеялом, чтобы дальше не слушать, и, притворяясь спящим, тихонько захрапел.

1936

В ноябре Гагры стояли тихими, безлюдными, но они были полны света, осеннего тепла, а в маленьких садиках, в тесноте некрупных деревьев, вызревали оранжевые центнеры мандаринов и апельсинов.