Василий Шукшин - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Знала бы Люба, как тут Егор «становился на учет», одним бы только глазком глянула… Но она не знала. Она терялась в догадках. И верилось ей и не верилось с этим военкоматом. Но ведь она же сама говорила с Егором, сама слышала его голос, и какие он слова говорил… Она и теперь еще, когда ее допрашивали, все говорила с ним мысленно. «Ну, Егор, с тобой не соскучишься, — говорила она — Что же у тебя на уме, парень?»

— Любк?

— Ну.

— Какой же военкомат? Все на ночь запирается, ты чо!

— Нет, наверно, если он говорит, что ночует там…

— Да он наговорит, только развесь уши.

— Я думаю так, — решил старик. — Ему сказали: явиться завтра к восьми часам. Точь-в-точь — там люди военные. И он подумал, что лучше уж заночевать, чем завтра утром опять переться туда.

— Да он же и говорит! — обрадовалась Люба. — Ночую, говорит, здесь, на диване…

— Да все учреждения на ночь запираются! — стояла на своем старуха. — Вы что? Как это его там одного на ночь оставют? А он возьмет да печать украдет…

— Ну, мама!..

И старик тоже скорёжился на такую глупость.

— На кой она ему черт нужна, печать?

— Да я к слову говорю! Сразу «мама»! Слова не дадут сказать.

Егор налаживал хор из «развратников».

— Мы с тобой будем заводить, — тормошил он лысого мужика. — А вы, как я махну, будете петь «бом-бом». Пошли:

— «Вечерний зво-о-он…» — Егор махнул, но группа «бом-бом» не поняла. — Ну, чего вы?! — заорал Егор.

— Чего? — не поняли из группы.

— Где «бом-бом»?! Я же сказал: как махну — так «бом-бом».

— Да ты махнул, а сам поешь…

— Наступай! Я оттого и завыл, что вроде слышу, как на колокольне бьют. Тоска меня берет по родине… И я запел потихоньку. А вы свое: «бомм, бомм». Вы и знать не знаете, как я здесь тоскую, — это не ваше дело.

— Вроде в тюрьме человек сидит — тоскует, — подсказал Михайлыч. — Или в плену где-нибудь.

— В плену какие церкви? — возразили на это.

— Как же? У их же там тоже церкви есть. Не такие, конечно, но все одно — церква, с колоколом. Верно же, Георгий?

— Да пошли вы!.. Только болтать умеете! — вконец рассердился Егор. — Во-от начнут говорить! И говорят, и говорят, и говорят… Чего вы так слова любите? Что за понос такой словесный?!

— Ну, давай. Ты не расстраивайся.

— Да как же не расстраиваться? Говоришь вам, а вы… Ну, пошли: — «Вечерний зво-он…»…

— «Вечерний зво-он-он…»…

— Бо-м, бо-ом, бо-о-ом… — вразнобой «забили на колокольне», — все спутали и погубили.

Егор махнул рукой и ушел в другую комнату. На пороге остановился и сказал безнадежно:

— Валяйте любую. Не обижайтесь, но я больше не могу с вами. Гуляйте. Можете свой родной «камыш» затянуть.

Группа «бом-бом», да и все, кто тут был, растерянно помолчали… Но вина и всевозможной редкой закуски за столом было много, поэтому хоть и погоревали, но так, больше для очистки совести:

— Чего он?

— А вы уже тоже — «бом-бом» не могли спеть! — упрекнул всех Михайлыч, хозяин. — Чего там петь-то!

— Да, разнобой вышел.

— Это Кирилл вон… Куда зачастил?

— Кто «зачастил»? — оскорбился Кирилл. — Я пел нормально — как вроде в колокол бьют. Я же понимаю, что там не надо частить. Колокол, его еще раскачать надо.

— А кто зачастил?

— Да ладно, чего теперь? Давайте, правда, он же велел гулять.

— Оно, конечно, того… вроде не заслужили, но, с другой стороны, — а если я не пою? Какого я хрена буду рот разевать, если у меня сроду голоса не было?

Егор, недовольный, полулежал на диване, когда вошел Михайлыч.

— Георгий, ты уж прости — не вышло у нас… с колоколами-то.

Егор помолчал… И капризно спросил:

— А почему они все такие некрасивые?

Михайлыч даже растерялся.

— Дак… это… Георгий, красивые-то все — семейные, замужем. А я одиноких собрал, ты же сам велел.

Егор некоторое время сидел… И лицо его стало опять светлеть. Похоже, встрепенулась — вспомнилась в душе его какая-то радость.

— Ты можешь такси вызвать?

— Могу.

— До Низовки… Я заплачу, сколько он хочет. Звони! — Егор встал, прошелся… Сбросил халат и надел свой пиджак и поправил галстук.

— А зачем в Низовку-то?

— У меня там друг. — И опять стал взволнованно ходить.

— Чего ты? — спросил Михайлыч.

— Душа у меня… наскипидаренная какая-то, Михайлыч. Заведет куда-нибудь, курва! Как волю почует, так места себе не могу найти. Звони, звони! Сколько ты собрал людей?

— Пятнадцать. С нами — семнадцать. А что?

— Вот тебе две сотни. Всем дать по червонцу, себе остальные. Не обмани! Я заеду узнаю.

— Да что ты, Георгий!..

И вот Георгий летел светлой лунной ночью по доброму большаку — в село, к Любе.

«Ну, что это, что это? — пытал себя Егор. — Что это я»? Беспокойство и волнение овладели им. Он уж забыл, когда он так волновался из-за юбки.

— Ну, как там… насчет семейной жизни? — спросил он таксиста. — Что пишут новенького?

— Где пишут? — не понял тот.

— Да вообще — в книгах…

— В книгах-то понапишут, — недовольно сказал таксист. — В книгах все хорошо.

— А в жизни?

— А в жизни… Что, сам не знаешь, как в жизни?

— Плохо, да?

— Кому как.

— Ну, тебе, например?..

Таксист пожал плечами — очень похоже, как тот парень делал, который продал Егору магнитофон.

— Да что вы все какие-то!.. Ну, братцы, не понимаю вас. Чего вы такие кислые-то все? — изумился Егор.

— А чего мне тут — хихикать с тобой? Ублажать, что ли, тебя?

— Да где уж ублажать! Ублажать — это ты свою бабу ублажай. И то ведь — суметь еще надо. А то полезешь к ней, а она скажет: «Отойди, от тебя козлом пахнет».

Таксист засмеялся.

— Что, тебе говорили так?

— Нет, я сам не люблю, когда козлом пахнет. Давай-ка маленько опустим стекло.

Таксист глянул на Егора, но смолчал.

А Егор опять вернулся к своим мыслям, которые он никак не мог собрать воедино, все как-то в голове спуталось из-за этой Любы.

И подъехали к большому темному дому. Егор отпустил машину… И вдруг оробел. Стоял с бутылками коньяка у ворот и не знал, что делать. Обошел дом, зашел в другие ворота, в ограду Петра, поднялся на крыльцо, постучал ногой в дверь. Долго было тихо, потом скрипнула избяная дверь, легко, босиком, прошли по сеням, и голос Петра спросил:

— Кто там?

— Я, Петро. Георгий. Жоржик…

Дверь открылась.

— Ты чего? — удивился Петро. — Выгнали, что ли?

— Да нет… Не хочу будить. Ты когда-нибудь «Реми-Мартин» пил? Петро долго молчал, всматривался в лицо Егора.

— Чего?

— «Реми-Мартин». Двадцать рублей бутылка. Пойдем врежем в бане?

— Почто в бане-то?

— Чтоб не мешать никому.

— Да пойдем на кухне сядем…

— Не надо! Не буди никого.

— Ну дай я хоть обуюсь… Да закусить вынесу чего-нибудь.

— Не надо! У меня полные карманы шоколада, я весь уж провонял им, как студентка.