Евгений Добровольский - Испытательный пробег

«А зачем я это ему говорю, — вдруг спохватился Урываев. — Он ведь и в самом деле не хуже меня все знает». Смутился. Нашел время поучать! Но нежная урываевская душа была в беспокойстве: как-то встретят Лихачева на заводе. Хотелось ободрить его, сказать что-нибудь к месту, вроде того, что не боги горшки обжигают, двигай в добрый час. Но Урываев сдержался. «В пансионе благородных девиц следовало бы мне служить», — подумал. И выругался, вспомнив душу, бога и большой загиб Петра Великого. Для разрядки.

На завод они поехали вместе. Трестовский автомобиль находился в ремонте, кучер Филиппыч, наследие проклятого прошлого, по данным секретарши Фиры Наумовны, пил вторую неделю по-черному. Лошадь стояла некормленая в конюшне. Так что пришлось ехать на трамвае.

День стоял морозный. Кондукторша, необхватная в овчинном тулупе, дремала. На остановках лезли с задней площадки как в атаку озябшие пассажиры. Кондукторша дергала за шнур. Звякал застуженный звонок. Под полом, ребристым, как дно лодки, скрежетали колеса, трамвай дергал с места.

— Вот наладим производство автобусов и транвай сымем окончательно, — сказал Урываев, шевеля пальцами в тонких своих сапогах. — Морозильня это и Сухаревская толкотня кажинный раз!

— Другие трамваи надо строить. Экономичный транспорт.

— Это все старый быт. Главное транспортное направление — автомобиль.

Красное кирпичное здание заводоуправления, начатое еще Рябушинскими, стояло недостроенное. Амовские партийцы собрались в помещении, где когда-то размещалась кубовая для строителей. Куб там стоял перегонный, грели воду.

В незаклеенные окна дуло со двора. В железной печке, раскаленной докрасна, горели сырые дрова, облитые мазутом. Шипели, постреливали.

— Товарищи, — сказал Урываев, зорко оглядывая собравшихся, — четырнадцатого декабря в президиуме Московского комитета профсоюза металлистов обсуждался вопрос о новом директоре вашего завода и тогда же в протоколе за номером сто шестнадцать записали: «Поддержать кандидатуру товарища Лихачева И. А. на должность директора АМО». Вот он, товарищ Лихачев, привез я его, давайте обсудим, может ли он принять такой пост.

— Какие будут предложения к ведению? — спросил секретарь партячейки, поднимаясь над столом и складывая руки за спиной. — Товарищи партийцы, обеспокоенные непрерывной сменой своего руководства, мы потребовали, чтобы все мероприятия, связанные с заводом, в том числе и пересмотр технического персонала, предварительно согласовывался с бюро ячейки РКП (б). Вот перед нами товарищ Лихачев, давайте обсудим его. Разложим, так сказать, на четыре корки и сделаем выводы.

— Правильно, — зашумели партийцы, задвигали стульями. — Разложим!

— Пусть без регламента чешет.

— Выкладывай, Лихачев, биографию!

— Непорядок! С вопросов начнем… — запротестовал маляр Михаил Егорович Кузяев. — Ежели выдвиженец…

Его остановили.

— Давай, товарищ Лихачев, двигай со второй передачи, — сказал отсекр и, наливаясь суровостью от осознанного чувства ответственности, твердо сел на свой стул. — Просим.

В тот день 28 декабря 1926 года, когда управляющий Автотрестом представлял партийцам нового директора, Петра Платоновича на заводе не было. Накануне он уехал в Подольск за компрессором. Хороший там такой компрессорок без дела стоял, ребята присмотрели, решили его к себе в гараж перевезти, явочным, так сказать, порядком. Был ваш, стал наш: нам больше нужен.

Вернулся Кузяев только поздним вечером, въехал в завод, сторож ему и сказал, что новый директор ходит по цехам. И зовут нового — Лихачев Иван Алексеевич.

Невысокий, плотный, с белозубой деревенской улыбкой, новый директор произвел на своего шофера приятное впечатление. Скромный парень, видно сразу, деловой.

— Отвезите товарища Урываева домой, — сказал. — А с завтрева начнем работать.

— Есть! — по-флотски ответил Кузяев.

Лихачев проводил управляющего до машины, на ходу они обсуждали положение дел в автопромышленности, и уже короткого этого разговора было достаточно, чтоб понять пролетарское происхождение директора. Говорил «шешнадцать» и «не ндравится». «Ну, да это не самое страшное, — решил Петр Платонович. — Если корень у него настоящий, культуре обучим. — И вежливо, с шиком, будто за кем из Рябушинских подъехал, открыл управляющему дверцу. — Прошу». И защелкнул, будто курок взвел.

Дома Петра Платоновича уже ждали оба брата. Мишка делал вид, что сердится, что заводские дела его расстраивают до чрезвычайности, стучал кулаком.

— Молоденький слишком! Кавалера прислали. Ну, прямо как Степка наш. Чуть всего и старше.

— Бондарев тоже молоденький был.

— А этот, говорят, шоферское дело понимает.

— Увидим. Недолго ждать-то. Рыба, она с головы…

— Ждать недолго, — согласился Петр Платонович, но, поскольку мнения своего о новом директоре еще не составил, говорить просто так для колебания воздуха не стал. Сел хлебать суп.

— Нам строгого парня надо, — размышлял Михаил Егорович, кося в тарелку к брату. — Чтоб дисциплинку подтянул, чтоб в тресте к нему прислушивались.

— Новая метла всегда чище метет, надолго ли?

Тут дверь слегка приоткрылась, и в комнату робко вошел сосед Игнатенков, муж тети Мани, медленно подошел к столу и шлепнул рыбиной, перевязанной шпагатом.

— Слыхали, пролетарии, новый директор у нас?

Игнатенков тихонечко присел на край табуретки. Вообще-то в гости к Кузяеву он не ходил, но тут любопытство пересилило все остальные чувства. Он полагал, что директорский шофер уже много знает. Однако Петр Платонович молчал. Говорил Михаил Егорович, обнимая Игнатенкова за плечи и похлопывая по колену.

— Не тех… Не-а… Не тех, Игнатенков, у нас в директора выдвигают. Петь, дай я говорить буду. Рази в заводе нет своих кандидатур? Рази не найти? Вот ты, Игнатенков…

— Я чего?

— А ничего! К тому говорю, каких людей можно подыскать!

— Я ничего, — робко сказал сосед, я смоленский.

— Ну, а он тульский!

— Степа, — приказал отец, — достань из-за окна холодца, гостей угощать. И чайник взбодри.

Говорили много, шумно, накурили — не продохнуть. Лампочка светила, как луна в тумане. Сосед Игнатенков все порывался что-то сказать, но дядя Миша хватал его за колено и говорил сам. Наконец сосед прорвался, это когда уже оба дяди ушли и отец открыл окно, чтоб проветрить помещение.

— Вот шахматы, — без всякого вступления начал Игнатенков, глядя в угол печальными прокуренными глазами. — Есть там в них сицильянская защита. Что за Сицилия? Где она? На хрен кому нужна. Остров. Но есть! А я сам смоленский. И вот смоленской защиты нет! Некому нас, смоленских, защитить. Эх, Петр Платонович, Петр Платонович…