Евгений Добровольский - Испытательный пробег

— А вы, собственно, Алексей Митрофанович, против чего возражаете?

— Я?

— Вы.

— А я не возражаю, я настаиваю, что реальности надо в глаза смотреть. Дизель — сложная вещь, в производстве тяжел и в эксплуатации не сахар, но это уже другой разговор.

При этих словах началось то, к чему Алексей Митрофанович по всей видимости привык, был подготовлен самой судьбой, а потому только расправил плечи и глубже вобрал воздух. Легкий шум зала между тем перешел в волнение, и теперь Горкин стоял готовый к бою насмерть, как тот неизвестный солдат, поднимающийся из своего не в полный рост отрытого окопа навстречу жарко и чадно дымящему танку. Волосы слиплись у него на лбу, руки дрожали.

— Ваш грузовик по плохим дорогам не пойдет, а хорошие превратит в плохие. Понимаю, увеличить грузоподъемность — вещь показушная. «Мы делаем шаг по пути…» Да никакого шага по пути мы не делаем! Мы нарушаем долговременную структуру! Есть нормы предельных осевых нагрузок, надо ли их превышать? А ну, как карьерный БелАЗ пойдет по асфальту городскому? Он его мигом в мелкие трещины расшибет, мы этого сначала, может, и не заметим даже, но потом-то, потом за голову схватимся, когда асфальт из-под велосипеда вываливаться начнет. Надо равномерно распределять давление на кору дороги.

И по тому, как сидевшие в зале реагировали на слова непримиримого доцента, становилось ясно, речь идет о вещах наболевших. Он не просто так спорил. Он требовал ясности. Садился на место. Вскакивал, тыкал пальцем. «А это вот? А это?..» Ему отвечали. Выступали следующие докладчики, читали по бумажке, затем своими словами ссылались на Горкина: мимо пройти было уже невозможно, кивали в его сторону уважительно или, напротив, не скрывая своего отрицательного отношения. Горкин сопел, утирая лоб, лицо его багровело, он кричал с места. Его успокаивали. Призывали к порядку. Он сразу же и подчинялся. «Да, да, да…» Кивал. Покорно складывая руки на коленях. А потом снова срывался и шел в штопор.

Самый разгар страстей пришелся к перерыву. Зал разделился по крайней мере надвое, но тут объявили перерыв, двери отворились, все повалили в пустой коридор, сразу наполнив его шарканьем шагов, разгоряченным дыханием, шумом голосов, суетой.

— Только дизель! — настаивал человек с пухлым портфелем. — Прирост потребления топлива за пятилетку измеряется десятью миллионами тонн. Вот и предлагаю эти десять миллионов с обычным ежегодным потреблением сложить. Что получается? Реки и моря. Океан!

— Топливо надо экономить, а металл что? Металл не надо? Комплексно надо смотреть, Марат Иваныч. Комплексно!

Марат Иваныч плюнул и, волоча свой портфель, пошел на лестницу курить. Оттуда уже валил дым и слышались возбужденные голоса.

— Есть триединое целое: водитель — автомобиль — дорога. Но автомобили производит у нас одно ведомство, дороги строит другое. Вот существовало Министерство автомобильного транспорта и шоссейных дорог, генеральный заказчик Минавтопрома…

— И Лихачев Иван Алексеевич за рулем.

— О! Было дело, а ныне?

— Я и говорю, все должно быть завязано.

Тут же рядом сообщалось с потираньем рук доверительно и непонятно:

— Ну, взяли мы по скольку там пришлось.

— И как?

— Скверно, разумеется. Скверно. Синее пламя в ночи.

Еще где-то рассуждали об эргономике, законах наилучших сочетаний в системе человек — машина — среда, и выходило там, что кабину надо делать не просто удобной, но комфортабельной. Работа водителя автопоезда на дальних трассах одна из самых тяжелых, второе место после сборщика на конвейере держит по данным ЮНЕСКО, ну а мы?

— Мы привыкли, понимаешь, что наш чудо-богатырь — штыком. Хрена! И воевать и работать легче, когда все удобно, продумано и тебя уважают. Тогда потерь нет, и производительность тогда.

— Я считаю, — настаивал дядечка в рубашке с расстегнутым воротом и рукой, рукой отмахивал: — Каждой дороге — свой автомобиль! Многоместные автобусы, мощные трайлеры — для междугородных магистралей. Там их место. А на городские улицы давай нам небольшие, бездымные, маневренные машины. Я видеть не могу, меня всего аж трясет, когда у нас КамАЗы по Бульварному кольцу чешут. Они как киты в ручье.

Рядом, ни на кого не обращая внимания, ко всем спиной, у окна две дамы рассматривали на свет, натягивали на кулак тонкие чулки, вынутые из прозрачного экзотического конверта.

— Я когда в Болгарии жила, — говорила одна мягко, облокачиваясь о подоконник, — сразу как три пары заделаю, потом носишь, поедут не поедут, не думаешь..

— Эти не поедут, — отвечала подруга и спрашивала явно риторически: — Как думаешь, Соня, на ноге хорошо смотреться будут? — И вся была в нетерпении, как скаковая лошадка перед стартом, и ноги ее двигались под серой мягкой юбкой. Ей не до автомобилей было. Какие там грузовики! Какие долгосрочные проблемы!

Какой-то веселый дядечка, явно командированный, кивнул в их сторону и весело прошептал, наклонившись ко мне:

— Сто раз говорено, баб у технические вузы принимать низя!

Я увидел Горкина, подошел, он сразу догадался, что я от Станислава Антоновича, оставил своих собеседников, уже плотно обступивших его, взял меня под руку, задвинул в угол.

— А собственно, что вас интересует? — спросил для начала, пристально рассматривая мой галстук и явно не одобряя его, и так, и эдак щурился, будто хотел сказать: «Однако носят люди… Стыд!»

Я объяснил, что пришло письмо. Сначала — одно, потом — другое. Он слушал, насупясь, покачивая тяжелым подбородком, ему с первых слов сразу все было понятным, я зря тратил время. Но он меня не перебивал, не торопил, стоял, тяжело переступая с ноги на ногу.

— Конечно, Виталий Афанасьевич был человеком глубокоодаренным (Виталий Афанасьевич — это Яковлев, я первый раз услышал его отчество). Он был настоящим инженером. Знаете, от бога, — вздохнул Горкин. — Нам его не хватает. А то, что ему нафталин да марганцовку приписывают, так это с чужих слов. Пустой звон по бочке. Плюньте. Слышали, говорил, а может, он шутя это все говорил, в порядке бреда или еще как? Откуда мы знаем? Игнорируйте. Его форкамерный двигатель в свое время интересовал. Такая конструкция. Он ядовитые окислы азота собирался на нет свести, а СО дожигать, сделать воздух городов чистым. Ну да, он вроде даже модель построил, коллегам показывал, оптимально у него все выходило, я справки наведу, так что вы в курсе окажетесь, однако время дайте. Это мы все выясним.

Говорил он неторопливо, но, поскольку был знаменит, его отрывали: то по плечу похлопывали дружески, то издали ему кивали, и он отвечал, то руку пожимали, проходя мимо, потом вдруг подлетел к нам мужичонка неопределенных лет, верткий, с рыжими ресницами, сунул Алексею Митрофановичу в бок: