Евгений Нечаев - Под горой Метелихой [Роман]

Папа откинул подушку, бережно развернул цветастую тряпочку.

— Верочка… доченька моя, — только и смог он сказать. — Это ты для меня хранила?!

Мама вернулась напуганная: на переправе кого-то убили. Говорят, что переодетого колчаковского офицера, — тяжело дыша и наливая себе воды из-под крана, рассказывала она. И еще говорят, что со дня на день они будут здесь.

— Понимаешь, ходил на рынке возле крестьянских возов человек. С костылем, в лаптях и в татарском малахае. Уговаривал мужиков ничего не продавать на «керенки». Его превосходительство адмирал Колчак за хлеб и за сено золотом будет платить!

Отец перебирал свои бумаги в столе. Не поворачиваясь, спросил:

— Ты сама это слышала?

— Про золото?!

— Нет, про то, как тот человек говорил: «Его превосходительство»?

— Анатолий Сергеевич всё это слышал. И видел. И как гнались за ним по берегу, как он отстреливался. Он и сейчас там лежит, у самой воды.

— Анатолий Сергеевич?!

— Да нет же, тот — колчаковец!

Жаль…

Мама снова хлопнула дверью, а вечером к папе пришли незнакомые люди с винтовками. Долго сидели в темноте, разговаривая вполголоса. Сквозь сон уже Верочка слышала, как, прощаясь с отцом, один из них сказал непонятное:

— Труба зовет, Николай Иваныч. Жалко вот, тебя с нами не будет: тебе ведь нельзя отрываться от доктора. Давай поправляйся.

В городе наступили тревожные дни. По улицам в разные стороны скакали верховые, магазины закрылись, а из ворот завода выезжали тяжело груженные подводы. Папа с утра уходил куда-то, возвращался поздно.

Верочка точно не помнит, сколько прошло времени — неделя, может быть меньше, — после того, что случилось на переправе. Знает одно: день был жарким. Папа стоял у настежь открытого окна и к чему-то прислушивался. Далеко-далеко ухало что-то, сначала редко и глухо, потом слышнее. На гром это не походило.

— Труба зовет, — сказал папа, а потом вынес из комнаты связку книг, взял лопату и ушел в огород.

Мамы не было дома, — она уезжала к родственникам, и в этот день ее не ждали. Но она приехала перед вечером. С порога крикнула папе:

— Ты еще дома? Уходи, прячься сейчас же! Неужели не слышишь, ведь это у самого города!

— Давно слышу, — не сразу и тихо ответил отец и показал глазами на Валерку, который спал на диване. — Как же я мог уйти? — Он по-прежнему стоял у окна, потом медленно повернулся и, так же не торопясь, стал одеваться. Поцеловал всех, у двери остановился, сунул в карман шинели револьвер:

— Ну, я ненадолго.

А ночью в квартиру ворвались чужие люди в папахах. Офицер в лохматой бурке и со шпорами уселся в плетеное кресло. Один за другим выдернул ящики письменного стола. На пол в беспорядке посыпались письма и фотографии.

— Ну-с, госпожа К-гутикова, где же ваш дражайший супгуг? — спросил он, откидываясь на спинку кресла и похлопывая вдвое сложенной плетью по щегольскому узкому сапогу.

— Вам известна моя фамилия? — улыбаясь и незнакомым Верочке голосом проговорила мать. — Любопытно!

Офицер картавил, проглатывал буквы «р» и «л», рисовался этим.

— Вам это льстит? — У офицера дрогнули тонкие губы. — Пгедставьте себе, фамилия ваша чем-то напоминает весь этот миговой кавагдак — «созвучна с эпохой», но я не завидую вам. Итак, ближе к делу: где?

— Я, право, не знаю, — всё тем же тоном ответила мама. — Возможно, к соседям вышел. Я передам, что нужно.

— Не ст-гойте, уважаемая, ду-гочку из себя!

— Папа сказал, что его труба зовет и что он ненадолго, — прижимаясь к матери, ответила за нее Верочка.

— Восхитительный ребенок! — обратился к ней офицер. — Вот что значит интегигентиое воспитание. А кого же ты больше гюбишь, девочка? Маму, конечно?

Верочка промолчала, а колчаковец всё улыбался и всё так же игриво похлопывал плетью пр сапогу.

— Такую к-гасивую, эгегантную маму нельзя не гюбить, — тянул он и вновь уставился, не мигая, на мать, дернулся, точно его кольнули. — Скажешь, в конце-то концов?! — перестал заикаться.

— Ушел. Услышал стрельбу и ушел, — уже без улыбки говорила мама. — Поставьте себя на его место.

— Не ушел, а сбежал. На одной ноге не ускачет далеко.

— Вы даже и это знаете?

Офицер изо всей силы хлестнул по столу плетью и выругался.

— Взять!

…Верочка вздрогнула. Перед ее глазами отчетливо встала картина той ночи. Мокрые стены подвала в комендатуре, в углу возятся крысы. Два дня без еды. И вдруг — спасение. Выручил Анатолий Сергеевич. Оказывается, все эти дни он добивался приема у начальника гарнизона, под письменным поручительством собрал подписи всех учителей гимназии. Во всяком случае, так он объяснял матери уже в приемной у коменданта.

— Ради вас одной рискую своим положением, — шепнул он на ухо матери.

Картавый офицер сидел тут же и изредка перекидывался с Анатолием Сергеевичем короткими фразами. Говорили они не по-русски, и Верочка ничего не поняла, а мама время от времени краснела. Потом вошел еще один офицер — маленький и кривоногий, с пистолетом. Лицо у него было сухое и жесткое, громадный нос свисал ястребиным клювом.

— Пройдемте со мной, — бросил он мимоходом, не глядя ни на кого, и взялся за ручку двери.

Анатолий Сергеевич сорвался со стула.

— Сидите, п-гошу вас, — остановил его собеседник, — мадам К-гутиковой с-гедует подписать чисто формальную бумажку. Мы не воюем с женщинами и детьми и, если сгучаются недоразумения, искгенне сожагеем по этому поводу. Вот и мне п-гидется теперь давать объяснение, что я поступил невежгиво. Но я всего лишь согдат!

Из комендатуры мама шла, как слепая, и только дома, опуская на пол Валерку, сказала:

— Благодарите, дети, Анатолия Сергеевича: он рисковал собой.

Анатолий Сергеевич стал заходить вечерами. Иногда просил маму сыграть что-нибудь на фисгармонии. Потом уехал куда-то, сказал, что за ним следят: кто- то выдал, что он приветствовал революцию.

— Скорее всего, это сделали Вахромеевы, — сказал дядя Толя. — Отец — в городской управе, а сын день и ночь из офицерского ресторана не вылезает.

И еще почти год без отца прожили, но он, видимо, где-то был недалеко. Как-то зимой катала Верочка брата на санках возле своего дома. Идет старичок с трубкой. Остановился у самой калитки и принялся выбивать кресалом искру. Не разгорается у него огниво, как ни старался. Махнул рукой:

— Вот ведь напасть-то какая, а! Отсырела, проклятая.

— Хотите, я за спичками сбегаю? — предложила Верочка. — У мамы, кажется, есть…

— Пробеги, пробеги, доченька. Догадливая ты, однако! А маму-то как твою звать?

— Юлия Михайловна.

— Так, так. А это, в санках-то, кто? Братишка? Который ему годок? Два миновало? Истинно так… Понятно.

Принесла Верочка коробок со спичками, дед раскурил свою трубку. Спросил, как соседи спрашивали: