Дмитрий Ерёмин - Перед прыжком [Роман]

Прибывшие сюда уполномоченные губпродкома сразу же почувствовали эту деловитую дотошность Кузьмина. Ее же вдруг с беспокойством почувствовал и Суконцев, когда комиссар начал неторопливо, даже как бы и неохотно расспрашивать его при всех: кто он? Откуда? Чем занимался прежде? Чем дышит теперь вообще?..

— Что-то мне с тобой не все ясно, — озабоченно заметил Кузьмин после довольно длинного разговора. — Так, значит, где и когда ты вступил в РКП?

— Я уже сказал, — нервно ответил Суконцев, — что к празднику в прошлом году.

— А зачем?

— Ну… как зачем?

В Суконцеве все на секунду как-то осело от растерянности и страха, однако он снова нашелся:

— Бороться с мировой гидрой!

— С гидрой? Ну, это ладно. Борись. А тут что будешь, в деревне?

— Хлеб выбивать по планам…

— Хм… «выбивать». У кого же?

— А кто его скрыл.

— Та-ак. Сам-то, забыл я, прости, ты откуда?

— Оттуда я, как сказал! — Суконцев неопределенно кивнул в сторону окна. — Из России.

— Россия она и тут.

— С-под Урала…

— Откуда с-под Урала?

— Ну это, — Суконцев назвал первое, что родилось в голове, — с-под Шиловки. Из деревни…

— Хм. Значит, крестьянское дело знаешь?

— До войны приходилось, как же. Да и когда работал от потребиловки, тоже приглядывался.

— Не густо.

Кузьмин раздумчиво пожевал что-то (похоже, что возникающие в голове сомнения) сухими губами, еще раз хмыкнул:

— Да ладно, раз уж прислали. Пока посмотрим, дело покажет. И если будет что неясно, приезжай, посоветуемся. С ним, с Абдуллаевым, тоже можно. — Кузьмин указал глазами на подтянутого смуглого казаха, одетого по-городскому в гимнастерку и брюки, закрученные внизу солдатскими зеленоватыми обмотками. — Он мужик опытный и надежный. Вы с ним будете, считай, соседями: ты в Мануйлове по ту сторону озера Коянсу, он по эту. При надобности на хорошем коне можно обернуться за один день…

Комиссар уже не в первый раз озабоченно поглядел на лежавшие перед ним бумаги.

— В общем, зря балакать нам нечего. Нынче же и езжайте. В случае срочной надобности я всегда здесь. А тебе, — вдруг обернулся он к успокоившемуся было Суконцеву, — я еще вот что скажу. Абдуллаева я, как надо, предупредил, подумай и ты: вокруг Коянсу, особо в Мануйловской волости, неспокойно. Весной потрепали мы банду батьки Сточного, да, видно, не до конца. Нет- нет и опять объявится, дикий черт. Так что, Суконцев, ухо держи востро, а наган на взводе. Бандюг укрывают — кто побогаче. Этим спуску там не давай. Чуть что — сообщай сюда. А то и сам действуй согласно создавшейся обстановке. Красноармейцев наш военком тебе выделил молодых. Прямо сказать — не обстрелянных. Однако же ничего: ты говоришь, что сам мужик боевой, обойдешься?

— Обойдусь.

— Притом учти, что Советская власть в Мануйлове не того… слабовата. Под дудку Износкова, ихнего богатея, пляшет. Сам-то Износков вроде притих: «Я, мол, не я, овца не моя». А думаю, что он и к Сточному имеет касательство. Кулак, он кулак и есть!

— Учту, — снова четко, по-деловому заверил Суконцев. — Нарочно устроюсь на постой к тому кулаку…

— А это зачем?

— Узнаю, чем дышит.

И быстро прилгнул:

— Об этом мне еще в Омске комиссар присоветовал…

— Хм… ишь ты! Ну там ты как хочешь, а главное, чтобы вовремя и полностью выполнить задание за счет таких, кто покрепче. Не с бедноты. Долг по хлебу у многих с прошлого года. А нам, брат, приказано докладывать о ходе учета и сборе каждые двое суток. Так что срок у нас невелик…

— Поднажмем!

— Вот-вот! На местную власть не надейся, увидишь сам. Привлеки бедноту, актив…

На следующее утро уполномоченные разъехались по своим волостям: матрос Кузовной — на разъезд Скупнно. Стрельцов — в Алексеевское, а Суконцев и Абдуллаев — к длинному озеру Коянсу, на южной оконечности которого раскинулись аулы и юрты казахской волости, где издавна главенствовал род Алтынбаевых, а на северной дальней излуке расположилось большое село Мануйлово, возникшее здесь всего тридцать лет назад, в страшные неурожайные годы, когда в нечерноземных губерниях центральной России вымирали целые волости и царское правительство, воспользовавшись этим, решило завершить давно уже начатую им кампанию по переселению малоземельных крестьян в Сибирь.

Абдуллаев предложил было Суконцеву ехать вместе: большая часть пути была общей. Но тот отказался: по- военному собранный, сдержанно-внимательный ко всему инородец показался ему опасным, и под предлогом дополнительного разговора с Кузьминым, которому он якобы не успел передать что-то по поручению ревкома, Суконцев сказал:

— Езжай пока один, я на часок задержусь. Лучше приеду к тебе как-нибудь в аул… поучусь, как велел Кузьмин.

— Жаксы. Тогда будь здоров.

Абдуллаев со своими спутниками — землемером Устиновым и работником местного военкомата Вазыховым — уехал. А часа через два тронулся в путь и Суконцев.

Вместе с ним ехали землемер Гладилин, уже пожилой, унылый человек, служивший до революции в губернском земельном ведомстве, и два молоденьких красноармейца, вооруженные винтовками.

Ашим Абдуллаев ехал в урочище Коянсу с твердым намерением положить конец все еще сильной власти рода богачей Алтынбаевых.

Сам Алтынбай, которому царь Николай Второй за поставку мяса и лошадей во время русско-японской войны присвоил звание личного дворянина, успел еще до полного разгрома Колчака бежать в Джунгарию, увести туда и свое главное богатство — элитные табуны коней, гурты скота и верблюдов, овечьи отары. А Толебай остался в степи. Живет по-прежнему как царек. Во время недавнего учета этот байский сынок показал, будто отец оставил ему всего небольшой табун лошадей да голов двадцать пять скота и овец. Но это, конечно, враки, — сердито раздумывал Абдуллаев. Прячась за спинами своих забитых, неграмотных батраков, приказав им свидетельствовать только то, что скажет сам он, главный в роде и племени, Толебай как был властителем-баем, так и продолжает быть им. И с этим нельзя мириться. Казах и партиец, Ашим Абдуллаев обязан во имя свободы своих земляков до конца и честно выполнить поручение Сибревкома. И он его выполнит…

Ашим был уроженцем одного из аулов того же урочища Коянсу. Отец его, мать и четыре сестры погибли от страшного мора в год Змеи, который прошел по многим аулам как ураган и о котором оставшиеся в живых, теперь уже старики, до сих пор говорят с трепетом, как о великом гневе аллаха.

Из всей семьи тогда уцелел лишь один Ашим, чтобы стать рабом Алтынбая. Тогда ему было двенадцать лет.

За сиротскую хилость бай Алтынбай невзлюбил его: какую выгоду можно иметь от такого слабого, вечно голодного пастушонка? А сын хозяина Толебай ради потехи не раз избивал сироту, и в последний раз — на глазах Софият, соседской девчонки, которая нравилась полупарню-полуподростку Ашиму.