Дмитрий Ерёмин - Перед прыжком [Роман]

В договоре, подписанном на следующее утро, было среди прочего сказано, что руководство эшелона от имени завода «передает в распоряжение Омского губотдела следующие предметы:

1) сто штук косилок, двадцать пять штук жатвенных аппаратов, 251 комплект ножей к разным машинам и

2) около 2000 пудов запасных частей к сельскохозяйственным машинам конструкции названного завода, а всего с понижением сумм на 50 % по прейскуранту 1914 года на сумму 12 503 рубля.

Указанные товары являются премией, выданной рабочим завода за выработанную ими сверх программы продукции сезона 1920—21 годов, поступившую в их распоряжение согласно декрету СНК от 7 апреля».

«За вышеозначенное количество машин и запасных частей, — говорилось в договоре дальше, — Омский губпродком обязуется сдать из своих ссыпных пунктов в местах работы отряда рабочих завода, производящих уборочные работы и починку сельскохозинвентаря, не позднее 10 ноября 1921 года 20 000 пудов пшеницы (зерна или муки) и 625 пудов сливочного масла экспортного первый сорт.

Означенные продукты Омский губпродком отправляет маршрутным порядком в сопровождении рабочих завода по адресу: станция Люберцы Московско-Казанской ж. д. с соответствующими документами, как обменный продукт натурпремий рабочих, который ни на месте погрузки и разгрузки, ни в дороге не подлежит конфискации, реквизиции и временному задержанию, согласно декрету СНК от 7 апреля и постановлению Сибпродкома № 455.

Кроме того, я, Омский губпродкомиссар, обязуюсь с помощью продовольственного аппарата и других органов оказать полное содействие по предоставлению соответствующего количества вагонов и тары, чтобы доставить продукт от места ссыпных пунктов до вагонов, погрузку в вагоны и отправление таковых до станции назначения, а также исходатайствование всех соответствующих документов, гарантирующих срочность и целость доставки до места назначения…»

А еще день спустя в газете «Советская Сибирь» появилась заметка, почти статья, в которой сообщалось о том, что «из Москвы прибыли рабочие Люберецкого завода, снятые с работ в полном составе и с завкомом во главе.

Всего прибыло 1200 человек, большинство высококвалифицированных слесарей, кузнецов, механиков, столяров и т. д. Среди них есть женщины.

Рабочие приехали в Сибирь дружной, товарищеской семьей, с заводским театром, своим оркестром. В Москве их в изобилии снабдили деревенской литературой и наставлениями по работе среди крестьян.

Здесь, в Омске, москвичей встречали в клубе Лобкова. От отдела по работе в деревнях Сиббюро РКП прибывших приветствовал тов. Веселовский и от Сибпродкома Махонин.

В своих выступлениях во время встречи руководители эшелона и рабочие выразили полную готовность отдать все силы боевому проведению возложенных на них задач по ремонту машин и уборке урожая.

Собрание закончилось пением „Интернационала“ и большим концертом, данным силами заводских артистов и оркестра».

А эшелон тем временем двигался дальше на восток, к большому железнодорожному узлу Татарску, чтобы оттуда круто свернуть на юг — в кулундинские степи.

Сытые и веселые люди в предвкушении скорого конца утомившего всех пути нетерпеливо поглядывали из дверей теплушек на проплывающие мимо картины сибирской степи, возбужденно делились впечатлениями от всего, что узнали и увидели в Омске, спорили и гадали: что их ждет впереди? Какой он, тот Славгород?

Наконец показались домики долгожданного городка. Паровозный машинист дал мощный гудок. Заводской оркестр грянул марш. Изнуренный длинной дорогой паровоз в последний раз прокрутил серые от пыли колеса, выпустил клубы дыма и пара, заскрежетали тормоза — и вагоны остановились.

Из них, нетерпеливо подталкивая друг друга, стали выпрыгивать на землю истомленные ожиданием рабочие.

Но и это не было концом пути: эшелон простоял здесь в полном составе еще три дня, пока тысяча сто шестьдесят восемь человек, не считая шести умерших по дороге от холеры и отставших от состава Фильки Тимохина и кладовщика Теплова («Ну, эти нагонят. Небось пошли на какой-нибудь станции за едой и отстали. Такое не раз бывало»), — не были разделены на четыре главных отряда, каждый из которых, в свою очередь, разбили на две дружины, а дружины — на рабочие шестерки, которые затем и были после жеребьевки отправлены в окрестные деревни и села.

И пока эшелон стоял на станционных путях в ожидании окончательного распределения приехавших на работы, возле него возникло нечто вроде нечаянной ярмарки: сюда не только из соседних, но и из дальних селений уезда, прослышав о приезде тысячи рабочих («Аж из самой Москвы!» — «Да не с пустыми руками, а с машинами и запасными частями к ним!» — «И не просто рабочих, а мастеров по этому делу!»), стали прибывать на телегах мужики с празднично одетыми деловыми бабами, восседающими на мешках с мукой и семечками, в окружении кадушек, кринок, ведер и корзин с караваями ситного хлеба, с медом, смальцем, живыми поросятами и горластыми петушками.

Бабы приезжали для обмена с богатыми москвичами. Мужики — приглядеться к приезжим, послушать, поговорить и в конце концов выбрать себе такого, чтобы и сила была, и мастак по машинам и чтобы новости знал, какие там, в Центре. Словом, так, чтобы вышло все честь по чести: сколь заработает, столь и получит…

Ярмарка началась, как и всякая другая, прежде всего с торговли: на возах крестьян, приехавших встречать эшелон из окрестных селений, высились груды мешков с подсолнухами и мукой, бочонки с медом и салом, живые гуси, куры и поросята. И все это тут же рядом, не нужно никуда бежать: выменял да и сунул в вагон, на свое обжитое место. А то еще неизвестно, удастся ли потом, когда начнутся работы, заниматься обменом. Да и останется ли к тому часу что-нибудь на обмен? Лучше уж сразу — выменял, что можно, и больше об этом думушки нет…

Торговля шла весело, бойко. И чем шумнее она становилась, тем в более тяжелом, прямо-таки мучительном положении оказывались заводские музыканты: деспотический инженер Свибульский не позволял ни одному из оркестрантов «покинуть свой пост» и заняться обменом, как остальные.

— Время для личных дел у вас еще будет потом, когда мы начнем гастроли по деревням! — сказал он строго, посверкивая очками на длинном, слегка кривоватом носу. — А пока извольте работать. Да-да! — погрозил он капельмейстерской палочкой. — Я самым решительным образом требую выполнять свой долг. Дисциплина прежде всего!..

Бедные оркестранты молча, с горестной завистью поглядывали на то, как их знакомые и друзья спорят с прижимистыми бабами, а потом волокут к вагонам давно не виданное добро, и час за часом уныло дули в медные трубы, бренчали струнами балалаек и мандолин, гулко били по тугим бокам большого барабана, чтобы сбежавшиеся со всего городка девчонки крутились с парнями из эшелона в вальсах и других любимых танцах тех лет.