Николай Яньков - Закон предков [Рассказы]

— А другой спекулянт, — вспоминал Василий Утин, — не умер, а долго жил и маялся от обжорства. У него получилось ожирение сердца, а дочь его тоже так расперло, что она не могла разродиться, ребенка врачи вынули через живот, а он оказался калекой.

— Эк, его понесло! — отвернулась к стене Мотря. — На ночь-то люди о добре говорят. Сон тогда будет ровным и кровь очистится. Матушка моя так говорила.

— Ладно, — сказал Василий, — тогда о красивом будем.

— Спи-ка ты лучше, — урезонила Мотря.

Под окнами тишину ночи колыхнул девичий смех, парни прошли нарочито с глуповатой песней, где воспевался «Кот-обормот». Играла гармоника.

— Кажется, Ганькина гармонь? — прислушался в ночные звуки Василий. — Хотя куда — ночь!

— А им все равно, что ночь, что день. В клубе на танцульках играет.

— Так ему лет-то сколько?

— В четвертый класс перешел. Вышагивает со взрослыми, как лилипут. Гармошечка на ремне…

Василий Утин лежал молча. «Спит, — подумала Мотря, — угомонился!» Но Василий не спал — думал. Луна уползла вбок и едва освещала ветки тополя за окном.

— Вот ты говоришь: о добре давай, — после долгого раздумья произнес Василий, — а что, если Ганьку мне действительно в Москву увезти? Пока он совсем тут не избаловался и не одичал? Увезти да профессору показать— талант у Ганьки! И пусть его там учат. Обрадуются профессора-музыканты: из самой народной гущи талант! Адрес: медвежий угол, А станет великим — нашу деревню-то как прославит!

— Наверное, не просто все это… Вот, отец, Иван-то…

— Да что Иван! У Ивана в кармане — вошь на аркане. Туда ехать — средства иметь надо, и немалые!

От возбуждения Василий соскочил с кровати и раза три пробежался по комнате. Для успокоения выпил ковшик холодной воды.

— Вот это будет фокус! Да-а-а! Мужики глаза на лоб вылупят. А то заладили себе: скупердяй Василий Утин, жмот! Это что я не лью им в пьяные глотки-то… Теперь увидят!

Он залез под одеяло и удовлетворенно засопел. Но перед тем как заснуть, спросил Мотрю:

— А может, ты денег жалеешь?

— На добро-то чего их жалеть? Я не думаю, что тебе подушечка когда-нибудь из рублей понадобится, как тому старику, в изголовке-то…

Чуть свет, чтобы захватить в конторе председателя, Василий Утин побежал в центр: надо было узнать, когда выезжать точно. По дороге его догнал на машине парторг и сказал, что выезд назначен на послезавтра, сбор будет в райцентре.

Но Василий все равно шел: возле конторы, ожидая разнарядки, собираются мужики, и там должен быть Иван Бутаков. Как бы это получше сказать о своем решении взять Ганьку в Москву? Он совсем не думал, что Иван Бутаков умилится и от радости начнет обнимать Василия Утина. Скорее, он оскорбится или заподозрит подвох. Люди отучились от простоты, рассуждал Василий, а как сказано в книжной премудрости, «все гениальное просто».

Так и вышло: Иван Бутаков стал насмехаться, шуметь, созвал мужиков, хотя Василий хотел поговорить с ним вначале тихонько, для чего и отозвал было в сторонку. Иван осклабил мятое, щетинистое лицо:

— Добряк явился! О Ганьке моем у него забота… Гляньте сюда, мужики. Ха-ха!

Малорослый Василий все-таки неловко себя чувствовал рядом с высоким Иваном. А тут еще мужики сгрудились:

— А что, пусть мошной тряхнет…

— Да там свои пузаны…

— Хоть столицу пацан посмотрит. Все равно ведь каникулы…

— Они там свою ребятню не знают, куда девать: в колхоз-то к нам не пошлют их работать…

— Всяка птичка вверх летит, а выше Москвы нету! Вот каждый и метит свово приладить…

— Это точно: там у них свои фигли-мигли…

Последние слова сказал гладкий белобрысый мужик, шофер Онисимов. Отец Онисимова заведовал зерновым током, и они ночами тихонько возили из-под колхозного навеса зерноотходы, которыми откармливали свиней на продажу. Глаза у этого шофера были неуловимые и вертячие, с этакой кошачьей зеленью. Именно это обстоятельство разозлило Василия Утина, и он как-то вдруг поширел грудью, плечи развел. И непонятно выкрикнул:

— Холуи вы царские, вот вы кто!

— Кто, кто?

Мужики с угрозой замолкли.

— То есть дым истории сидит в ваших мозгах, холуизм, — пояснил Василий. — Наследство далекого холуизма. По-ученому — хромосомы, гены. Трансформация!

Иван Бутаков порывался двинуть Василия Утина за «трансформацию» и «холуя», но его утешали, толкали кулаками в бок: все-таки это было зрелище, когда расходился царь Васишка! Что-нибудь анекдотичное должно случиться — перед началом работы полезно и посмеяться — для бодрости.

Да вы оглянитесь, где мы живем? Государство наше — народное, рабочее. Да я целый тарарам устрою, если Ганьку профессор учиться не примет. Ганьке— сыну рабочего человека, народный талант! Я к министру пойду…

Василий Утин еще шире выпятил грудь, на которой позвякивали ордена и медали, и, подыгрывая хохочущим мужикам, сказал:

— Р-расступись, работяга идет, кавалер Трудового Красного Знамени, правящий класс…

Конца представления мужики не дождались, потому что с крыльца конторы закричал агроном, велел Утину идти домой, а мужиков отправили на работу.

Но вечером прибежал к Утиным один из отпрысков Ивана Бутакова, младший брат Ганьки, и сказал, что отец приглашает Василия Утина на чаепитие.

Коровы демонстративно вышагивали по улице. Василий подождал возле калитки, пока уляжется красноватая пыль. Из окошек домов на Утина заглядывали во все глаза, а встречные подходили и заговаривали с ним. К вечеру всей деревне стало известно, что Василий Утин вознамерился увезти Ганьку Бутакова в Москву и там определить его учиться на музыканта. И не просто так, а к самому большому профессору музыки.

Старухи с ним почтительной низко раскланивались, будто он был важным заезжим гостем. Василий приписывал это сегодняшней газете: на первой странице районной газеты был напечатан портрет Василия. Вот, мол, живет в селе Фомичево знатный пастух Василий Утин, досрочно завершил пятилетку по сдаче-нагулу скота, а на днях едет в Москву на ВДНХ.

Иван Бутаков против обыкновения сидел дома гладко выбритый и в чистой белой рубахе. Жена его Дуся тоже как будто принарядилась. Возле печи на стуле-подставке попыхивал паром горячий самовар. При виде Василия Утина Дуся его быстренько водрузила на стол.

Для начала заговорили о погоде, о травах в лугах. Василий держался стесненно: в кармане лежали деньги, которые дала ему Мотря для Бутаковых. Пусть мол, они купят костюм и новые ботинки своему Ганьке. И пусть видят, что намерение Утиных вполне серьезное.

Вдоль стен избы Бутаковых стояли старые деревенские лавки да крашенный масляной краской дощатый диван. Таких диванов теперь в самых плохих домах не видно: все перешли на модную мебель с зеркальным лаком.