Кирилл Голованов - Море дышит велико

И тут Артём вспомнил, как однажды, дежурным офицером, встречал командира корабля. Выра шел по причалу шаткой походкой, а за ним, как на буксире, Егорка.

— Папа, мне больно ручку, — плакал он. — Папочка, я сейчас упаду…

Чеголин, как положено, скомандовал и приступил с докладом, но Выра, не дослушав, отодвинул его с дороги, как неодушевленный предмет.

От невероятного предположения у Артёма широко раскрылись глаза. Иван Аникеевич догадался, о чем думает лейтенант, и, сдержанно кивнув, подтвердил.

В кают-компании то оттопыривались, то прилипали к борту занавески у задраенных на броняшки иллюминаторов. В гнездах буфета позванивала посуда. Обеденный стол с поднятыми буртиками накрыли влажной скатертью, чтобы не елозили тарелки, налитые до половины. А суп плескался, ходил сглаженной жирной волной. Роман Мочалов только взглянул на суп, и его сразу же замутило.

Странно, за год службы на «амике» он не запомнил столь явных симптомов морской болезни. Бывало, в море голова, наливаясь болью, гудела корабельным колоколом-рындой. Но ожидание близкого боя подавляло всё. Нервы щекотало только лишь на коротких стоянках в безопасности, но кто же укачивается задним числом? Всё упиралось в нервы. Не случайно тот загребной с «амика», вымолив себе жизнь, через три дня стал трупом. Остальные выжили, несмотря на ранения. Им было приказано остаться в живых.

Роман Мочалов тоже выполнил все заветы капитан-лейтенанта Рудых. Он госпитализировал всех, кто нуждался, доложил о случившемся устно и письменно, представил Рочина к медали и, разыскав Выру, лично передал ему пакет в провощенной бумаге и рыжий реглан на меху. А потом он, неожиданно для всех, ухватился за скромную фельдшерскую должность на «Тороке», с остервенением отвергнув лестное предложение работать хирургом-ординатором. В медсанотделе напомнили, что работа на тральщике была временной. Мочалова посылали туда оморячиться, как выпускника гражданского института.

— Не желаю болтаться в тылу! — стоял на своем Роман.

Это была правда, но не вся правда. Еще на катере в Карском море Мочалов поклялся, если выживет, специализироваться в педиатрии, то есть лечить детей. Ему претили рваные, осколочные и пулевые ранения, и еще он боялся, что после войны из госпиталя будет куда труднее демобилизоваться.

Старший лейтенант медицинской службы и понятия не имел о том, что после гибели «амика» не сможет переносить качки. Суп в тарелке тотчас напоминал ему солярку из взорванных цистерн, и сразу же виски стягивало обручем.

Любой выход в море стал пыткой, и надежды постепенно приучить вестибулярный аппарат не оправдывались. Василий Федотович Выра проявлял снисходительность, остальные, смеялись. Как-то около дверей каюты доктора, которая служила также амбулаторией, раздались нетвердые шаги, а потом голос главного боцмана:

— Зря тышкаетесь.

— Так точно. За лекарством от тошноты.

— Дак он сам лежит пластом. Марш наверх палубу драить!

— Товарищ главстаршина…

— Кому сказано? Найди себе три точки опоры и вкалывай. Самое верное средство. А других нет…

Три точки опоры. У Романа Мочалова их не было даже на берегу, где он не ходил, а порхал. Выра всего лишь заставил доктора носить боевую награду. Но порхать с орденом было неловко, а как жить дальше, он не представлял. Виктор Клевцов, придя на «Торок» заместителем командира, пообещал избавить Романа от морской болезни, будто что в этом понимал. Виктор, ясно, шутил, хотя мог посодействовать всерьез. Мочалов часто представлял себя в детской клинике, а сам по-прежнему крутился среди семидесяти мужиков, у которых никогда не болели животики, и сокровенная мечта незаметно свелась к воображаемым беседам с юными родительницами.

Привычно удерживаясь, чтобы не вылететь из койки, Роман страдал от муторной безысходности и думал о том, что расхожую поговорку «солдат спит, а служба идет» придумали зря. Не идет она, едва тащится. И вообще провались всё пропадом, если врачу отказывают в неотъемлемом праве устанавливать режим лечения.

Василий Федотович заболел, когда стояли на рейде в ожидании сигнала начать учения. Командира корабля знобило, у него появился надсадный кашель. Роман, прихватив стетоскоп и градусник, явился к Выре без вызова.

— Отставить, — сипел тот, облизывая обметанный рот. — Согласен на стопку медицинского для профилактики…

Какая там профилактика, если издалека было заметно, что температура у больного не меньше тридцати девяти градусов.

— Похоже на пневмонию.

— Не пугайте! Сам знаю, что это обычная простуда. Пройдет!

— Необходим стационар. Я доложу флагманскому врачу.

— Запрещаю! Категорически! — Выра даже подумать не мог о госпитале, том самом, где в медицинской канцелярии… — В общем, так: лечи здесь!

Понадеявшись на ударные дозы сульфидина, Мочалов отступился. Что ему оставалось, если все средства связи в руках у командира?

Когда снимались с якоря, Выра лежал в тяжелом забытьи. Доктор настоял, чтобы командира корабля не тревожили, и Артём Чеголин согласился. Но только это была полумера. С подозрением на пневмонию надо действовать радикально, и Мочалов страдал, понимая, что на это у него не хватило характера.

Ничего нет хуже гиподинамии, иначе говоря, вынужденного безделья. Койка с доктором то и дело валилась на письменный стол. Встроенный платяной шкаф падал плашмя, с кряхтеньем поднимался и снова падал, шатаясь из стороны в сторону. И всё стонало, хрипело, грубо кашляло, будто сторожевой корабль тоже нуждался в горчичниках и строгом постельном режиме.

— Товарищ старший лейтенант, — возник на пороге вестовой Бирюков, который являлся также и санитаром. — Заместитель командира просит срочно прибыть в каюту старшин.

Сверхсрочники во главе с боцманом размещались в корме, и внутреннего перехода к ним на сторожевике не существовало. Клевцов не мог придумать более ехидной вводной. Повидимому, в этом и заключался обещанный им курс лечения. Роману больше всего хотелось послать шутника куда подальше, но отныне его просьба стала приказанием, и доктор вынужден был подчиниться. Тем более пора было совершить врачебный «обход» единственного и весьма своенравного пациента.

Стоячий воздух в наглухо задраенной каюте больного был настоян на табачном дыме с острой примесью лекарств. Мочалов прислушался — тихо, включил торопливо свет и увидел: одеяло откинуто, нет рыжего реглана. Наплевав на медицину, Выра находился на мостике.

Раздосадованный, подавленный, перебирая в памяти грозные осложнения болезни — абсцессы, отеки, гангрену легких, экссудативный плеврит, пневмосклероз — мало ли что может выкинуть ослабленный, переохлажденный организм, доктор выскочил на верхнюю палубу, надеясь перебежать в каюту старшин. Роман простить себе не мог, что раньше не посоветовался с заместителем командира.