Владимир Карпов - Бежит жизнь

— Тебе нравится? Ну пусть.

Он нырнул в магазинную сутолоку — праздник на носу. Закрутился в толпе, спеша найти нужный отдел. У кассы очередь. Не стоялось. Чудеса какие-то, первый раз такое, распирает всего, в голове кавардак — это же… слов нет, прямо материализация его мечты! Вот он здесь, в очереди, а всей душой, руками, ногами там, с ней: стоит она сейчас, немножечко расстроенная, ежится, отчего погончики на клетчатом пальто топорщатся коромыселками, ее тоже одолевает радостный непокой, удивление, в волнении она даже причмокивает губами, вся живет встречей с ним… Впереди стоящую цепочку людей словно застопорило, и Иван испытывал сильное желание давануть ее грудью. Не выдержал, предупредив очередных, что вернется, помчался к выходу, кого-то зацепил по пути, крутнулся на ходу юлой, прижал руку к сердцу, склонился: извините — и дальше! Увидел ее еще через стеклянные, шаркающие туда-сюда двери. Она стояла почти так, как он и представлял: плечики поджаты, на сомкнутых руках висит сумочка и сердечко… Только спокойней. И скучала, кажется… Он сдержанно пошел обратно. Снова с кем-то столкнулся, на него закричали, бросил походя: «Берегите нервы». Это самое, вспыхнувшее, переполнявшее его, уменьшилось в размерах, поугасло. А чего, собственно, распрыгался? Ну, милая, обаятельная девочка, подкупает хрупкостью, открытостью, естеством видимым. С интуицией. Хотя, если вдуматься, никакой особой проницательности в ней нет — действуют простота и наивность. А еще весна и настроение. Да разве он не встречал подобных — сколько угодно! И красивей и задорней! И если постараться отбросить собственные надумы — всегда он что-то этакое в людях видеть хочет, усложняет все — ситуация такова: девушка идет одна, кто-то ей подарил сердечко металлическое, собственное сердце расшевелено, уже чего-то хочется, а тут весна, первое тепло, вечер, предпраздничный ажиотаж, может, праздник провести не с кем, в компании с новым кавалером появиться приятно, вдруг парень топает рядом, видок терпимый — отчего бы не познакомиться! На то пошло, внешность ее не каждого растревожит, лишь, так сказать, душу романтическую, впечатлительную или такого мозгодуя, как он — тут она верно угадала человека. Самое смешное, она теперь и дальше, против своей воли даже, будет пытаться остаться такой, какой он ее увидел. Ничего. Легкую, блуждающую улыбку (загадочную), грусть в глазах (след жизненных испытаний), грудь колесом, вальяжная разболтанность — и вперед. Ну, Валюша, Валя, Валентина!

Иван уже с покупкой, склонив голову набок, ловко спрыгнул со ступенек.

— Что, заскучала тут? Прости, лампочки во всем виноваты и очередь, — легко выпорхнула у него фраза.

— Нет, — смущенно улыбнулась Валя. — Мне одной редко бывает скучно. Я думала.

— Даже так! Тогда все прекрасно. Пошли. А о чем думала, если не секрет?

— Обо всем и ни о чем. Так… Лезет в голову. Ты когда пошел, я заметила шрам у тебя, — с переносицы на щеку у Ивана сползал легкий шрам, след падения в детстве, — представила, как ты дрался, а потом я рядом оказалась… Тебя это ножом?

— У, какие страсти! — Ему очень не хотелось разбивать ее иллюзии: драка, нож, он немножко герой. — Так, пустяки…

— А тебе идет. Делает лицо мужественным.

— Так я специально себя украсил, ну, вроде я индеец.

— Я серьезно. А куда мы идем?

— Куда глаза глядят. А глядят они… на гастроном.

— Тебе надо купить покушать?

— Как тебе сказать, — засмеялся Иван, прищурив левый глаз. — Вот что я думаю, зачем нам дожидаться праздника, к чему условности? Три дня туда, три дня сюда, какая разница. Тем паче, на праздник я собираюсь домой, матери обещал, — получалось у него довольно бойко, улыбчиво, но все-таки натужно. — Предлагаю: давай праздновать прямо сейчас.

— Прямо сейчас? Давай.

Иван внезапно умолк. Одно из двух: или она идиотка, или… Если сам он не спятил.

По дороге домой он непрестанно балабонил, занимал спутницу. Крепко подустал от своей веселости. Тяготила невнятица всего этого мероприятия — к чему оно движется. Казалось бы: на ночь глядя девушка идет к незнакомому парню, в руках у него бутылка — что тут непонятного? Но он видел перед собой такие ясные глаза, трогающие ямочки на щеках, слышал детский заливистый смех — и терялся.

Наконец, все пытаясь выглядеть обаятельным, особенным или каким там еще, он проговорил: «Вот и моя келья». И дальше, вкручивая лампочку в настольную лампу, плел: «Живу затворником, человеческая нога тут ступает редко, поэтому беспорядок страшный… Прости уж… Но, на мой взгляд, это все оболочка, содержание в другом, главное, чтоб не было хаоса внутри…» Суетясь, помог ей снять пальто, не без удовольствия отметил, при всей хрупкости она вовсе не угловата, наоборот, как говорится, все на месте, по-девичьи округлено, ладно скроено.

Иван собрал со стола бумаги, закинул на шкаф, схватил стаканы и полетел мыть. Вернулся — Валя составляла на полку лежавшие грудой на окне книги. Заметил: вечно скомканное покрывало на кровати аккуратно натянуто. Это ему понравилось. Валя закончила с книгами, попросила веник. Потом она подметала, а он стоял и смотрел. И залюбовался очертаниями ее тела, чуть вытянутыми, с долей той редкой одухотворяющей неправильности. И вдруг понял: все-таки такого не бывало, родной она кажется! Представил себя, грубоватого, жесткого, чернявого, и ее рядом, легкую, светлую, в белом свадебном уборе. И губы поплыли в глуповатой улыбке! «Жена… Хозяйка… Я женюсь на ней!» Он шагнул, тронул, провел рукой по ее плечу, осторожно потянул к себе, поцеловал. Она подалась, прильнула, потом уткнулась лицом ему в грудь, проговорила: «Я совсем не умею целоваться». И будто что хлестануло его, больно, наперекос всему телу — она же умеет, умеет! Он все может понять, ему бы все равно, ему плевать на это! Но зачем же врать-то?! Зачем ломать комедию?! Он же о ней совсем другое думает! А-а… Ладно. Какая, впрочем, разница. Он поцеловал ее еще раз. Умеет!

Потом был полумрак — настольная лампа за шторой, вино; она, правда, почти не пила, пригубляла. Были шелестящие разговоры непонятно о чем, вовремя выпрыгнули пара анекдотиков, начались даже фантазии вслух о будущем, построенном по его проекту Доме быта, несомненно, уникальнейшем сооружении. Перескочила беседа на литературу, подвернулся, кстати, на ум Гессе — хотя при чем тут Гессе! И Иван, конечно, внутренне морщился, чувствуя себя отчасти тем типом, каких терпеть не мог. Но дело надо вести в нужное русло. Наконец была гитара, умел маленько бренчать. Валя слушала хорошо, живо, сущий камертон — то замрет, глаза округлятся, то задрожит вся бисерным смехом, зрачки запотеют от восторга. Подхватывала вовремя:

— А мне песни, певцы наши, даже самые хорошие, не очень нравятся. Есть в них какая-то скованность, ненужная правильность. Как они ни стараются быть свободными, непосредственными — не то. Люблю негритянских певцов или, скажем, кубинских. Они раскрепощены полностью. Живут песней. Вообще мне хочется на Кубу. Смотрю по телевизору — здорово там, люди бодрые все, энергичные, каждому вздоху радуются…