Владимир Карпов - Бежит жизнь

Когда я подходил к дому Балды, навстречу попались и стремительно проскочили мимо мать его, баба, родня эта самая, и мужик. Видно, деньги раздобыли. А в магазин они всегда ходят вместе, гуськом — отправь за бутылкой кого-нибудь одного, точно не вернется, не донесет.

Женька и Валерка были уже на месте. Так мы и просидели чуть ли не до самого вечера, четыре гаврика, четыре затравленных волчанка, притаившихся хоть не в не надежном, но в укрытии. За стенами, провонявшими разными неопределенными запахами, было спокойнее. Я раньше у Балды долго находиться не мог: тошнота подбиралась. А уж есть из их посуды — никакие силы бы не заставили. Теперь ничего, даже суп от безделья похлебал. В хаосе, грязи, мрачной комнате, куда с трудом пробивался сквозь засиженные мухами окна свет, было, собственно, приятней, чем дома в чистоте и порядке, свойственней. Наверно, в самом деле по Сеньке и шапка должна быть. Иногда предлагал кто-нибудь ход: пойти с повинной в милицию, удариться в бега, признаться в краже, но смолчать о Хысе, сказать: уехал он. Но говорили без веры, в голосах чувствовалось сомнение, и предложения тут же угасали. Лишь Женька, бесконечно и бесцельно тасовавший карты, горячился, вскипал:

— Да бросьте вы паниковать, никто ни про что не узнает. Кто Хыся искать будет? Нет его — и не надо! Пропал — и хорошо! А если заподозрят, вызовут, наоборот, надо тюльку гнать: дел с Хысем не имели! Предлагал, да мы его подальше послали. Или такое затравить: по пьянке деньги показывал, говорил, намылиться хочет.

Я на это заметил, что утопленники всплывают. Женька настаивал на своем, злился, но не на паникерство наше, а на что-то другое: на себя, может быть, на неопределенность полнейшую, безысходность. Вдруг выкрикивал:

— Чего тогда сидите?! Идите, сдавайте себя ментам, идите!

Ответить ему было нечего. Я подумывал о признании, крутились в голове и разные оправдательные версии. Но пойти с повинной!.. Как подумаешь: надо встать, выйти из дома, сесть в автобус, поехать… Куда? В милицию! А потом все равно же тюрьма!.. Нет, завтра, послезавтра, только не сейчас. Жить хоть на помойке, хоть где-нибудь, питаться отрубями, но на свободе!

Сидели мы, как кроты в норе, и будущее потихоньку нависало над нами, темнело, темнели, как прошедшая ночь, придавливало неминуемой расплатой. Отмотать бы пару месяцев назад — ах, как бы я прожил!.. Совсем по-другому, совсем не так!..

А по улице бежали и бежали на реку стайками пацаны. Шли компаниями, парами, в одиночку взрослые. Кое-кто уже откупался, в основном малышня… Замерзшие, в одних мокрых трусах, босые, они смешно дергались, попадая ступнями на острые камушки, поспешали за катящимися впереди огромными баранками-камерами…

— Вы как хотите, а я плевал! — сорвался с места Женька.

Что-то, видно, ему удалось сломить, повернуть в себе.

— Я видал! Что будет, то будет. Чему быть, того не миновать! Как курицы на яйцах, сидим тут. Что высиживаем? Может, последние дни на свободе. Толкаем тряпки, какие остались, и гуляем! Помирать, так с музыкой. Гуляем на всю катушку. Балда, доставай, что там у тебя за диваном!

— Гулять, гулять, погуляли уже! — взбунтовался Валерка. — Думать надо. Должен же быть какой-нибудь выход…

— Выход есть, выход, знаешь где…

— А правда, все равно пропадет же все… Хоть погудим!

— Правильно. Балда, доставай давай. Пошли к магазину.

Признаться, меня и самого подмывало желание стряхнуть с себя все тревоги, катись они к лешему, и — пир горой, дым коромыслом. Но, когда Женька такое предложил, душа встала на дыбы. Одна мысль о гулянке противной сделалась, к краденому прикасаться не захотелось.

— Погоди, мужики, — остановил я Балду и Женьку. — Торопиться тоже ни к чему, а то еще больше дров можем наломать. Придумать мы сейчас тоже, однако, ничего не придумаем. Подождем денек-другой, там видно будет.

— Чего ждать? Пока нас не схапают? — налетел на меня Женька.

— Сам же говорил: кто Хыся будет искать, кому он нужен? Пошли лучше купаться.

— Правда, что мы переживаем. Хыся нет, мы же теперь сами по себе, — сказал Валерка, будто сделал открытие.

Мы спустились к лугу, который зеленым языком разлегся меж крайними огородами и рекой.

— Еколомене, еколомене! — воскликнул Женька, указывая на желтеющий средь зелени пятачок. — Гляди, Хысь лежит, нас поджидает!

Меня и, я заметил, Валерку передернуло. А Балда — на то он и есть Балда — попросту обалдел. Уставился оцепенело на песочную выбоину, где и вправду кто-то лежал. Мы с Валеркой, быстренько замяв в себе испуг, включились в Женькин розыгрыш — как это обычно бывает, когда кто-то попадается на удочку крепче других.

— Правда, Хысь! Не видишь, что ли, Балда? Во-он. Смотри, нас заметил, приподнялся.

— Бросьте вы, — говорил Балда, настороженно вглядываясь в человека на песке.

— Чего теперь делать будем. Может, по булыге выворотим?

— Бери, Балда, вон ту каменюгу.

— Бросьте вы… Не понимаю, думаете. Травите.

Балда вроде и не верил нам, но тревожился.

— Точно, Жека, надо по камню взять. Он же топорик твой…

…«Наверно со дна прихватил», — не докончил я, напоровшись на округленные разбежавшиеся глаза Балды. Подумалось: чего плету, чем мы занимаемся? Шутим? Так никому же не весело! Слишком другим занята душа. Нашли козла отпущения? На Балде свои страхи вымещаем. Слабость боимся выказать. Корчим каких-то героев, которым на все наплевать: как, Балда, страшно? А нам до лампочки, хы-хы-хы. Покривляемся маленько, подонимаем Балду и останемся довольны собой, нальемся ощущением: вот какие мы сильные да злые! Балда — парень, тоже ничего, недаром с нами, но… мы друг друга поняли… Ладно, Женька, он такой человек, тяжелых мыслей выносить не может; ему их надо в пух и прах разбить: в угаре разгула, лихих похождениях, в чем придется. Но мне-то нет, пора убедиться, мне-то надо их додумать, иначе станет тошно. И Валерке их надо куда-то определить, место найти. Неужто перед Женькой уже пресмыкаемся! Или нажитая мудрость говорит: прятать свое кровное, человеческое поглубже, выставлять только шипообразное, едкое, то, с чем не попадешь впросак. Так вот и себя похабим: пусто же потом будет, противно!. И отчего мы напоминаем Хыся сейчас: те же ухмылочки, дергания… Я даже плечи назад отвел и бедра вперед выставил.

Не то чтоб долго я стоял думал, просто вдруг стряхнулась поволока с глаз и увиделась неестественность, ложность…

— Кончай, — перебил я Женьку, который подхватил мое словцо о топоре. — Когда шли сюда, мне, между прочим, несколько раз казалось: придем на луга, а там Хысь. Я даже вздрогнул, Женька, когда ты сказал: «Глядите, Хысь».

— Фу ты, всю малину! Балда вон пошел уже булыгу выворачивать.

— Никуда я не пошел.

— Ну и что? Дотащит он эту булыгу, а потом мы, довольные, гоготать будем, а Балда глазами хлопать. Какая тут радость-то?