Сергей Снегов - Настоящая женщина

— При всем народе бросается тебе на шею? — насмешливо поинтересовался боцман.

— Пока не бывало, — не стал врать кок. — Но зачем же на берег, говорит. На что жить будем? Береговые, сами знаете, сколько подмолаживают. Ах, так, говорю, вам от меня, стало быть, аттестат нужен да всякие подарочки, юбочки, чулочки, кофточки? А есть я самолично или нету меня возле вас, вам горести мало? Нет, говорю, любовь на этой основе получится мелкая, а не глубинная. И, естественно, расстанемся.

— Метод хороший — чтоб ничего не вышло, — констатировал при общем хохоте боцман.

— Еще получится, — предсказал кок. — Зато и жену добуду свою, а не для приятелей. Чтоб только меня знала, а я только ее.

После разговора о женщинах стали крутить картину. Володя еще не приобрел морской привычки по десятку раз смотреть один и тот же фильм. Цепляясь за леера, он пробрался по качающейся палубе в кубрик и повалился на койку. В каюту заглянул Кожемякин и спросил:

— Один, что ли?

— Сам, по-моему, видишь, что больше нет никого, — хмуро ответил Володя.

Кожемякин уселся за стол и вздохнул.

— Погода! И сколько еще такая шебутня продлится? В дурачка сыграем?

— Не хочется.

— Тогда иди в салон. Одному на койке валяться — самое гиблое дело.

— В салоне «Насреддин в Бухаре». Сколько раз уже видел!

Кожемякин внимательно посмотрел на молодого матроса.

— Сдавать ты что-то начал. Похудел, лицом темнеешь. Может, нездоров?

— Здоров, как бык.

— Значит, затосковал. Обычное наше дело, особенно к концу рейса. Одно скажу — крепись. И Прохору с Алексеичем не поддавайся, они тебе душу на бок свернут.

— Никому я не поддаюсь, — вяло возразил Володя. — И не вижу, чем конец рейса отличается от начала. Может, разъяснишь?

Кожемякин разъяснил, что для неопытного рыбака весь рейс на один цвет, а тот, кто поисходил меридианы с широтами, различает оттенки. Послушать ребят в начале рейса — о чем только не говорят! И о политике, и о литературе, и какое у кого дома хозяйство, и как проводили отпуск, и как сдавали экзамен, если кто заочник, и какое место займет «Балтика» в футбольном чемпионате, и кто самый сильный в мире шахматист… А месяца через три все разговоры вокруг двух вопросов — какой за рейс заработок привезем на берег и что на берегу поделывают наши подруги.

— Не вижу плохого в таких разговорах.

— Смотря как разговаривают, Володя.

— Разговаривают как надо, Трофимыч. Что кого интересует, о том и толкуют.

Кожемякин улыбнулся И снова покачал головой. От долгой разлуки с семьями ребята дуреют. Тоска так за душу берет, что всякая блажь одолевает. Постоянно думаешь о своих на берегу, воображение разыгрывается. А если кто хорошее чувство сохраняет, так высказать боится — еще засмеют! Ведь вот странность: кто сквернословит о женщинах, страхи насчет наших подруг расписывает — того не одернут, чуть не молодечеством это считается. А попробуй сказать нежное, ласковое, любовное о том, кого любишь — вроде бы оголяешься при посторонних, самому как-то стыдно. А по душе рыбаку одно дорого — вера в подругу, в ее любовь, ее верность, в то, что соединены не от рейса к рейсу, а навечно — пока живы. И не будь такой веры, кто бы пошел в моря, на долгие разлуки, на тяжкую работу.

— Ладно, Трофимыч, — сказал Володя. — Все это философия. Философии я не люблю. Я спать буду. Ты уж меня извини.

Кожемякин ушел. Из салона возвратились Прохор и Никаноров. Володя притворился, что спит, чтобы не вступать в новые беседы’ Боцман и тралмастер улеглись на свои койки и дружно захрапели. К Володе сон не шел. Дело было не в буре, швырявшей судно. Плохая погода случалась и раньше. Володя за три океанских рейса привык засыпать в любую морскую шебутню, так презрительно именовали на судне затянувшиеся штормы. Он лежал на своей койке и думал о опоре боцмана с коком. И у того и у другого был свой метод обращения с женщинами, но оба они не нравились Володе. Еще меньше привлекала теория пожилого мастера — сводить все к деньгам. В рассудительных объяснениях моториста Володя не хотел и разбираться. У Кожемякина все было заранее светло и благопорядочно. В душу Володи вползла темная тревога, такую тревогу, порожденную долгой разлукой и нехорошими беседами с товарищами, тепленькими уговорами не усмирить. «Сладок больно, голубенький какой-то!» — раздраженно думал Володя о мотористе.

Ворочаясь на койке, Володя вспоминал три года, проведенные в совхозе. Как все было там просто, никаких расставаний, никаких опасений! Он спросил себя — а, может, бросить море? Списаться навечно на берег, как намеревается кок? Он молчаливо запротестовал против этой мысли. Море бросить он не мог. С раннего детства он стремился в океан, только здесь был простор душе. Он вспомнил слова их капитана: «Море — это широкое поле нашей деятельности». Да, но тогда остается неразрешимой извечная моряцкая проблема: он — здесь, Надя — там. Он — то нашел дело своей душе, а Надя? Не надоест ли ей вечное одиночество? Она молода, молодость требовательна. Может, и прав Прохор? Непрерывно дергать за нервы, угрозой ухода держать возле себя — вот его метод, скверный, конечно, но есть ли более надежный? Кок ищет настоящую женщину, коку под тридцать, никого он не нашел. И, возможно, не найдет. И тогда прав боцман, а не он. И уж, во всяком случае, не моторист!

За переборками бушевало море. Траулер клало то направо, то налево. Рев ветра заглушал все звуки. Вещи прыгали в штормовых загородках, как испуганные мыши. Володе казалось, что кто-то хватает его за ноги и тащит вниз, то, натужась, бросает вверх, стараясь ударить головой в подволоку. Все это были мелочи, обычная морская жизнь — пустяки в сравнении с непогодой на душе.

Траулер возвратился из рейса в июне. На пристани, среди встречающих, Володя увидел Надю. Она держала за руку Галку, в другой руке были цветы. Володя Галку расцеловал, цветы не взял. Надя поглядела округлившимися глазами на мужа, даже побледнела от неожиданности.

— Володенька, что с тобой? — опросила она со страхом. — Здоров ли? Не понимаю, почему?.. И какая странная была твоя последняя радиограмма!.. Вроде бы сердишься…

Он много раз репетировал в уме встречу с Надей в порту. Она обязательно должна была спросить, что с ним. И на это он ответит ворчливо и недовольно, словно знает о ней что-то плохое. Он так и сказал, как заранее намеревался:

— Ладно — почему да отчего? Наш морской обычай: раньше дознайся, как вела себя дома жена, потом и целоваться будем.

Он поспешно отошел с Галкой на руках, чтобы слезы, заблестевшие в глазах Нади, не разжалобили. Мимо прошел Кожемякин с красивой женой — ома была почти на голову выше его, — за Кожемякиным плотной кучкой двигалась семья тралмастера: в центре Пикадоров с — чемоданном в руке, оправа — жена и сын-школьник, слева — взрослая дочь с двумя внучатами. В толпе, шумевшей на пристани, прохаживался одинокий Прохор. Володя спросил, где его Катя. Прохор счастливо захохотал: