Ирина Гуро - Арбатская излучина

— Здесь можно чувствовать себя свободно, — сказал Пьер, и по тому, как он поздоровался с поспешившим к ним хозяином, по виду и произношению итальянцем, Лавровский понял, что это у Пьера «свое» место и что здесь-то и произойдет у них разговор, от которого он ждал так много. Ждал и вместе с тем мало надеялся: Пьер казался ему только исполнителем, сейчас он возьмет документы, и они расстанутся. Он никогда больше не увидит ни Пьера, ни художников.

Все пройдет стороной, пролетит, как весь этот вечер, такой необычный здесь, с холодным ветром и мрачным небом. И опять будет синева над «Тихим уголком» и покер на террасе, и обычные дни потекут с обычной тоской… А там начнется новая полоса жизни — они вернутся на «родину». И дальше он уже ничего себе не представлял, словно черная завеса, за которую он вскоре проникнет, не позволяла ничего разглядеть заранее.

Все это теснилось у него в голове, пока Пьер вел переговоры с хозяином насчет ужина, видно, ему хотелось показать спутнику с лучшей стороны это знакомое ему место.

Он придвинул Лавровскому толстую папку меню:

— Незаметно вложите сюда документы.

Так как за ними абсолютно некому было наблюдать, Евгений Алексеевич объяснил такую предосторожность профессиональными навыками. Он повиновался, и Пьер с такой сноровкой переместил документы из папки в свой карман, что Лавровский с трудом заметил этот его маневр.

— Мы ведь никуда не спешим, не правда ли? — спросил Пьер. — Здесь нам никто не помешает.

Лавровский ответил, что будет рад разговору. Ему хотелось бы сказать многое: приблизиться к жизни, скрытой от всех, и от него — тоже. Он соприкоснулся с ней так вскользь, так мимолетно. Он не смог и, наверно, уже не сможет войти в нее. Но теперь он не сможет жить по-прежнему. Сумеет ли Пьер понять это? А главное — захочет ли?

Основное в их свидании — передача документов — совершилось. О чем хочет говорить с ним Пьер?

— Их взяли вместе. Против них вовсе нет улик. Но это ничего не значит. Если их выдадут рейху — надеяться не на что! — вдруг сказал он.

— Почему рейху? Разве Жанье и Мария…

— Они бежали из рейха.

Лавровский произнес затрудненно:

— И нет надежд?

— Пытаемся что-то сделать, здесь все же не рейх, если удастся локализовать дело, мы выручим их. — Пьер говорил уверенно, как осведомленный человек. И не таясь… Что даже удивило Лавровского. А впрочем… Ведь он кое-что все-таки сделал для них.

Теперь он по-другому понимал Пьера: он не был просто курьером. Лавровский сначала почувствовал, а потом убедился в этом.

— Одно дело сделано, — сказал Пьер, — надо думать о дальнейшем. Ваша жена энергично готовится к возвращению на родину.

— Я еще не давал своего согласия…

— Вы его дадите, — спокойно заметил Пьер. Лавровский вскинул голову. — Вы будете там полезнее для нас. Если захотите…

Евгений Алексеевич молча кивнул. Оборот, который принимало дело, был неожиданным для него. Он никак не связывал своей деятельности с рейхом. Но значит, они давно следят за ним… Или за Эммой?..

— Известно, что ваша жена переводит деньги в немецкий банк… Не удивляйтесь: мы ведь не вслепую работаем. А она ведь имеет от вас доверенность на все имущество.

— Да. Так же, как я от нее. На случай смерти одного из нас.

— Ваша жена практичная женщина. Она, сидя здесь, приобрела весомые связи с Берлином.

— Да… — неопределенно протянул Лавровский: он так мало уделял внимания деловым отношениям жены и теперь пожалел об этом.

— Так что вы вернетесь не на пустое место. У вас будет свой «тихий угол», но большего масштаба. Может быть, даже модный теперь «политический локаль»… Возможно?

Лавровский горько усмехнулся:

— Вполне.

Ну конечно, Эмма завязывала деловые отношения с постояльцами из рейха. Он замечал какие-то детали, но отметал их, не принимая всерьез мысли о возвращении.

— Партайгеноссен не склонны выпускать из рук капиталы, вам удалось проскочить в канун… Но там, в рейхе, будут приветствовать ваше возвращение…

Лавровский все еще не мог взять в толк, какой прок будет в нем, если он отправится в рейх. Пьер понял это:

— Господин Еуген! Сказавши «а», вы должны сказать «б» и помогать нам на той стороне.

Теперь было сказано все. Все точки расставлены по местам. У него закружилась голова от той крутизны, на которую его вознесли эти слова. Это не был страх, а только толчок неожиданности. Как бы мгновенного перемещения из одного пласта жизни в другой.

Пока он усваивал сказанное, Пьер глядел на него и в его лице продолжалась и углублялась та перемена, которую Лавровский отметил в самом начале их свидания. Это было полнее и неожиданнее, чем с Марией. От простецкого парня, управлявшегося на заднем дворе второклассного отеля, уже ничего не осталось в облике Пьера. Он словно постарел на глазах, и в голосе, и в манере его чувствовался опыт организатора, функционера.

«Их старит такая работа», — подумал Лавровский. А его самого? Нет, его состарила бездеятельность, бесцельность жизни. И теперь он словно сбрасывал груз лет вместе с тяжестью пустых дней.

Он не знал, как это будет, что сулит ему будущее: он готов был пойти ему навстречу, что бы оно ни обещало. И вдруг обожгло его еще одной мыслью, которая только краешком касалась его до сих пор: он стремительно приближался к своей собственной родине, будучи отдаленным от нее физически. Сказанное Марией дало начало этому. Теперь он мог мыслить более конкретным образом: если сразу после случайного его вторжения в сферу борьбы он мог думать, что эти люди работают на союзников, после разговора с Марией он уверился, что есть непосредственная связь, или, наоборот, многоступенчатая, — не все ли равно? — связь с Россией.

Как она будет осуществляться в рейхе? Он вовсе не думал об этом. Он вступил в братство, имеющее уже почву под ногами. Его научат.

Пьер не ждал ответа: верно понимая, что происходило в нем, не мешал работе привыкания, вживания в новый поворот судьбы.

«Как они доверились мне! — с благодарностью думал Лавровский. — Ведь все вышло случайно. Если бы я тогда не наскочил на Жанье…»

Он решился спросить:

— Я не увижу никого из вас? Да, я понимаю, — спохватился он, — это невозможно…

Пьер усмехнулся невесело:

— Мы ничего не знаем о своем будущем. Планы строим на самый короткий отрезок времени. Время торопит нас, но и работает на нас.

Да, конечно, это отчетливо видно было по «нейтральным» газетам. Даже по тем императивным обращениям «к народу», которыми, как никогда, пестрела унифицированная печать рейха.

— Победа наша неизбежна. Все усилия — на то, чтобы ее приблизить… Сделать это — значит сохранить миллионы человеческих жизней, — сказал Пьер.