Аркадий Инин - Вот и лето прошло...

С этим днем здесь, как и повсюду у нас, сложилась ситуация все-таки довольно странная. День Армии, праздник воинов, он как-то постепенно превратился, подобно восьмимартовскому Женскому дню, в некий мужской день. С этим днем стали поздравлять не только военнослужащих и ветеранов войны, но и вообще всех представителей сильного пола. Поначалу сугубо штатские мужчины удивленно отвергали поздравления, затем принимали, но отшучивались. Однако довольно скоро даже самые хилые, плюгавые, которых не то что воином, но и вообще мужчиной можно было именовать с большой натяжкой, стали принимать эти поздравления как должное. Более того, стали даже обижаться, когда их не поздравляли.

Поздравлениями дело, естественно, не ограничилось. За поздравлениями последовали непременные подарки. За подарками — застолья, банкеты, посиделки. «Мужской день» утвердился по всей стране. Есть мнение, что этот праздник лукаво протащили в жизнь мужчины в качестве компенсации за эмансипацию. Есть и противоположное мнение, что изобрели и утвердили его сами женщины с хитроумной целью: обласкать и одарить мужчин в преддверии своего Женского дня, чтобы в этот день вернуть себе поздравления и подарки сторицей. Но скорее всего, постарались тут и те, и другие — обе, как говорится, «заинтересованные стороны», ибо действительно интерес общий: возможность получить еще один праздник в суете буден.

Впрочем, этот праздник еще впереди. А Новый год уже вот он, и хозяйки активно к нему готовятся по комнатам и кухням, гости нетерпеливо топчутся в вестибюле, а комендант Фролов с воспитателем Ларисой Евгеньевной озирают праздничное убранство актового зала.

Фролов пару раз щелкнул выключателем, зажигая и гася разноцветные лампочки на елке, и удовлетворенно заключил:

— Люкс!

— Красиво, — согласилась Лариса Евгеньевна. — И безопасно. Пожарный надзор проверил проводку и украшения, дал «добро». Дружинники у нас свои — комбинатские, а милицию я поставила в известность.

— О чем? — не понял Фролов.

— Как о чем? О встрече Нового года.

— Молодец! — одобрил Фролов. — А то б они… там в милиции… и не знали бы про Новый год.

— Неостроумно, — сухо сказала Лариса Евгеньевна. — Я не вообще сообщила, а про то, что в общежитии проводится встреча. Они обязаны знать. На всякий случай.

— А если никакого случая? Может такое быть?

— Может, — без особой уверенности кивнула Лариса Евгеньевна.

И пошла к магнитофону. Фролов наблюдал, как она изучала наклейки на кассетах.

— «Бони М»… «АББА»… «Чингисхан»… Мда-а, поздновато, конечно, а надо бы уточнить: о чем поют? Смысл текста?

— Какой там «смысл», — усмехнулся Фролов. — Сплошное «ай лав ю».

— Да? А один мой… хороший знакомый, — сказала Лариса Евгеньевна с ударением, — владеющий зарубежным языком, говорит, что не так уж там всё безобидно. Кроме любви, они поют и про отвратительную власть денег и, я извиняюсь, про секс… Наш молодежный контингент может не так понять.

— А как понять, — удивился Фролов, — без языка?

— Действительно, — несколько успокоилась Лариса Евгеньевна, — язык у нас, слава богу, в объеме школьной программы.

Вера — в халатике и шлепанцах на босу ногу — вбежала в комнату, неся на вытянутых руках блюдо со своим фирменным пирогом.

— Успела! — облегченно сообщила она. — Теперь еще намазаться…

Она поставила пирог на стол, метнулась к полочке с косметикой, но вдруг снова вернулась к пирогу и тревожно принюхалась:

— Подгорел, что ли?.. Дымком тянет…

Нет, дымком тянуло не от пирога. Милочка, сидевшая перед зеркалом к Вере спиной, что-то поспешно спрятала в тумбочку. Вера подлетела и выхватила у нее блюдце с торопливо загашенной сигаретой.

— Ты куришь?! — изумилась она.

— А что? Нельзя? — с вызовом отвечала Милочка.

И развернулась на табуретке от зеркала. Вера изумилась еще больше, просто ахнула: лицо Милочки было размалевано косметикой, брови выщипаны, губы пламенно алели, как минимум вдвое увеличенные помадой.

— Ты что с собой сотворила?! — закричала Вера.

Из-за дверцы шкафа выглянула переодевавшаяся Ирина. Она тоже была неузнаваема: вместо обычной чопорной сухости по лицу ее бродила легкомысленная улыбочка.

— Чего ты шумишь? — не без игривости спросила она. — Мы сделали Милке макияж лица. По Диору!

Вера пригляделась к обеим.

— Девчонки! Вы уже выпили!

— А что? Нельзя? — повторила все с тем же вызовом Милочка.

— Новый год, Новый год, веселится весь народ! — пропела Ирина.

Вера молча швырнула в мусорное ведерко окурок вместе с блюдцем, потащила Милочку к умывальнику и сунула ее головой под кран. Девчонка истошно вопила. Но Вера, не обращая внимания на вопли, железной рукой отмывала ее личико.

Ирина поскучнела и сказала:

— Оставь Милку в покое. У нее беда.

Вера в испуге выпустила Милочку.

— Какая беда?

— Володька с Новым годом не поздравил, — объяснила Ирина.

— Ну, беда-а! — облегченно рассмеялась Вера.

Милочка, воспользовавшись секундной свободой, схватила полотенце и стала яростно утираться, выкрикивая:

— Не поздравил — и не надо! И не очень хотелось! И пусть!

— А ты, Ирина, хороша… — с укоризной сказала Вера. — Вместо утешить ребенка — поить…

— Да уж как умеем! — отрезала Ирина. — Утешение — это по твоей части. Давай, давай, Лука, великий утешитель!

Вера только коротко глянула на Ирину, обняла Милочку одной рукой, а другой помогала ей вытирать голову полотенцем, приговаривая:

— Чудо ты мое, Володька же за тыщу километров. Север, пурга, ураган жуткий… Телеграмме сюда неделю пробиваться надо.

Милочка затихала, всхлипывая, похожая на промокшего воробышка. Вера стащила с кровати одеяло, укрыла ее плечи и стала тихонько укачивать, как ребенка.

— А Володька твой, может, сейчас на посту стоит и думает. О тебе думает. Помнишь, какое он хорошее письмо на Октябрьские прислал… Хочешь, опять почитаем?

— Не надо, — слабо возразила Милочка, — и вообще, я не из-за Володьки… То есть не только из-за него. Мне просто грустно стало…

— Что так вдруг?

— А потому что Новый год… А я Новый год всю жизнь дома встречала. С мамой… Я по маме соскучилась!

Вот это уж Вера знала, хорошо знала. Сама — молоденькая была — три раза под Новый год домой в деревню сбегала. И так почти всех новеньких охватывала вдруг перед праздниками тоска по дому. Сколько уж Вера наблюдала: освоится девчонка в городе за месяц-другой, и будто родилась она тут и всю жизнь прожила, и вся такая уже городская, лихая, боевая… А подойдет какой-нибудь праздник — и куда девалась вся эта лихость и боевитость! Загрустит девчонка, по дому затоскует, обязательно маму вспомнит, разнюнится. Ну что делать, маму, конечно, забывать не надо и родной дом тоже, но надо и понять, что теперь общежитие — тоже твой дом, и надо жить в нем, и любить его…